Русско-немецкий интернет-журнал inter-focus.de Русско-немецкий информационно-аналитический и литературно-художественный журнал
Связанные статьи
Родилась в Ленинграде, окончила Ленинградский политехнический институт, по образованию – инженер. C 94-го года – в США, в штате Колорадо. Стихи, рассказы и переводы публиковались в журналах “Дружба народов”, “Вестник Европы”, “Новая юность”, “Интерпоэзия” и др.
Родственники
Всего за каких-то сто долларов и бутылочку ДНК я получила в дар троюродного брата.
Троюродный брат немедленно пригласил меня в гости.
Я пришла в чопорную американскую семью (моего новоиспеченного родственника привезли в Америку ребёнком).
— Не хотите ли коктейль в качестве аперитива? — спросил троюродный брат по-английски.
Я в принципе хотела коктейль, а лучше коктейля сразу три-четыре, чтобы побороть неловкость, но не успела ничего ответить, как он добавил:
— Мне придётся звать старшего сына, он у нас в семье самый высокий. Весь алкоголь на верхней полке, чтобы не достал папа.
— А что ваш папа делает с алкоголем? — удивилась я.
— Как что? — в свою очередь удивился он. — Пьёт. Все, до чего может дотянуться, сразу выпивает.
Папа, как выяснилось, жил в нижней квартире дуплекса и явился минут через пять.
То есть сначала появился тазик винегрета, за которым было практически не видно маленького пенсионера-папу в залихватской кепке.
— Винегрет, — обьявил папа. — Наливай!
Мы с папой быстро нашли общий язык. По-английски он говорил с трудом, его внуки не говорили по-русски вообще, и пока американская семья сына аккуратно жевала белое мясо курицы, запивая его белым вином, мы с папой в кепке догонялись водкой, закусывая ее винегретом из тазика.
— Муж есть? — деловито спросил меня папа.
— Есть.
— Дам тебе винегрета для него. Эти ж, — он мотнул головой в сторону невестки и внуков, — человеческой еды не едят, а ты уехала от мужа, он теперь голодный сидит.
Дело происходило в Калифорнии, куда я приехала в командировку.
— Не надо винегрета, — сказала я папе в кепке, — мне некуда его положить, а у мужа еда есть.
— Какая еда может быть лучше моего винегрета? — возмутился папа. — А родители у тебя есть?
— Мама есть.
— Дам тебе две банки винегрета: одну мужу, одну маме. Мама пьёт?
— Нет.
— Значит, так съест. Кстати, пора выпить, а то с ними с тоски помрешь.
Он налил нам обоим и громко сказал:
— Let’s drink to Trump. He is my favorite.
Семья напряглась.
— Let’s not, — осторожно ответил сын, — you know, father, we don’t share your views.
— Вот, — сказал папа, — по крайней мере, хоть с чем-то соглашаются, хотя и дураки. То ли дело мы с тобой: мы с тобой родственники, сразу видно. Ты и похожа на меня в молодости. Я тоже был раньше, как ты, высокий и стройный. Дам тебе три банки винегрета, сама тоже поешь, женщина в твоём возрасте должна больше места занимать.
— Мы не родственники, — сказала я папе. — Уже проверили. Мы с вашим сыном родственники, а с вами нет.
— А мама твоя?
— И с мамой моей вы не родственники. Родство, видимо, по линии моего отца и матери вашего сына.
— Стоп! — оживился папа, решительно сдвинув набок кепку. — С мамой твоей мы не родственники, значит! Пусть приезжает, купишь ей билет. Остановится у меня. Мама-то пожилая небось, питается плохо, воздухом не дышит, а у меня винегрет, океан, омоложу ее за один приезд. У меня гёрлфренд здесь есть, была старая, больная, а начала со мной встречаться, — не узнать. Сам не узнаю.
Уходя, он сказал мне:
— Приезжай ещё, пьёшь как человек. Наша порода. Анализам не верю. Все врут, но Трамп их ещё выведет на чистую воду.
— Как вам понравился мой папа? — спросил на прощанье американский брат. — Он сказал вам, что у него есть гёрлфренд?
— Сказал.
— Он солгал. На самом деле у него их две.
— Какая загадочная вещь ДНК, правда, — добавил он без видимой связи. — Я не пью водку, мои дети не едят винегрет. А мы с вами так и не разобрались в степени нашего родства, и спросить уже некого.
Спросить некого, а потерянных связей, как теперь выясняется, у меня полно: по всей стране разбросаны дальние американские кузены, а также их странные родители, бабушки и дедушки, мои ближайшие родственники по линии водки, винегрета и СССР.
Воспоминание об Очереди
Дело было в конце советских времен. Или в начале постсоветских. Впрочем, это принципиального значения не имеет. Мы шли с подругой по Невскому и наткнулись на Очередь.
— За чем стоите? — спросили мы.
— За апельсинами, — ответила Очередь.
В такую очередь нельзя было не встать. Она была многообещающа, хотя и несколько статична. Продвигаясь некоторое время ползком, она в конце концов остановилась, поскольку стояла на улице, а дверь в магазин неожиданно закрыли. Очередь от обиды начала бухтеть, топать для сугрева ногами и ругаться не вполне цензурно.
Мы с подругой были юны и полны сил.
— Зачем же бухтеть в пустоту? — обратились мы к Очереди. — Это же безобразие. Надо выяснить, почему магазин закрылся посреди рабочего дня.
— А вот вы, девочки, и выясните, — обрадовалась Очередь. — Вы молодые, пойдите, разберитесь там.
Очередь расступилась перед нами, мы застучали в дверь, та открылась и пустила нас в душное пространство магазина, где уже стояла Рожа.
— Че надо? — спросила Рожа.
— Заведующего, — ответили мы.
— Ну я заведующий, — сказала Рожа. — А че надо?
— Надо выяснить, почему магазин закрыт.
— А! Выяснить! — ухмыльнулась Рожа. — Щас выясним.
Мы пошли вслед за Рожей в кабинет, где она, продолжая ухмыляться, сообщила:
— Вот люди тут работают, а вы приходите, хулиганите, кабинет мне разгромили.
— Мы?! — не поверили мы.
— А кто ж? — сказала Рожа и вдруг вывернула на пол содержимое ящика письменного стола.
— Видите, — засмеялась Рожа. — Это вы сделали.
Кабинет постепенно стал заполняться Работниками магазина. Они тоже стояли и ухмылялись.
— Вон у меня сколько свидетелей, — заулыбалась Рожа. — Они все подтвердят.
— Подтвердим, подтвердим, — ответно заулыбались Работники.
— Как же вам не стыдно! — крикнула я Работникам.
— Мне-то? — переспросил один из Работников и толкнул меня так, что я отлетела к другому Работнику, который весело и с такой же силой толкнул меня обратно, откуда меня тотчас же толкнули опять.
Какое-то время мной и подругой играли как мячиками, но Рожа вдруг посерьезнела и скомандовала:
— Хватит. Отведем их в милицию.
Так как поход в милицию отчасти совпадал с нашими намерениями, мы позволили вытолкать себя с черного хода во двор, где действительно обнаружилось отделение милиции. Милиция, правда, жила по расписанию, похожему на расписание магазина, поскольку попасть внутрь не удалось. Дверь в отделение была заперта, и на стук никто не вышел.
— Ладно, — сказала Рожа, — считайте, что вам сегодня повезло.
Работники во главе с Рожей вернулись в магазин, и мы остались во дворе одни.
И не успела я броситься обратно к отделению, как подруга моя вдруг начала рыдать. Она плакала навзрыд и что-то сбивчиво говорила. Я поняла только, что если я пойду в милицию, она этого не переживет. И я поклялась ей, что жаловаться не буду и что сделаю вид, что этого события в нашей жизни не было.
И вот, прошло тридцать лет. Теперь, наверно, я уже могу рассказать эту историю, не жалуясь ни на кого. Адреса магазина я не помню, имен не называю, Рожу не узнаю из миллиона рож. Но тридцать лет я вспоминаю ту Очередь. Ведь мы к ней не вернулись. Что с ней сталось? Волновалась ли, интересовалась ли, куда мы делись, пыталась ли добиться справедливости. Или и сейчас стоит, ждет, что дверь все-таки откроют…
О душе и пирожках
Пока я проверяла микрофон, к сцене подошла домашнего вида немолодая женщина и спросила:
— Ну как, пирожочки-то ели? Вкусные у меня пирожочки-то?
Я поняла, что она из поставлявших еду на фуршет. Пирожков я не ела, потому что волновалась перед выступлением, так что промычала в ответ что-то невразумительное.
— Во-от! — обрадовалась она. — А я ведь тоже это… того… как вы… стишочки то есть пишу.
Возникла неловкая пауза. Я не понимала, чего она от меня хочет: не то узнать, не пеку ли я тоже пирожки, не то вопроса, не вышивает ли она к тому же крестиком.
Паузу нарушила она.
— Так это, — сказала она, — как бы вы, может, бы дали мне тоже стихи-то почитать. Представили бы меня, я бы почитала.
Несъеденный пирожок комом стал у меня в горле.
— Вы знаете, — выдавила я из себя, — я здесь ничего не решаю, обращайтесь к организатору.
Она погрустнела и отошла, но с организатором явно поговорила, поскольку ей предоставили слово на завершающем фуршете. В сумке с пирожками обнаружилась увесистая пачка рукописей, и тут свершилось чудо. Из потрепанной временем груди полились строки о невесомых и ангельских душах. В первом стихотворении две души встречались в раю, во втором две души где-то летали в ожидании третьей… Потом я потеряла душам счет и начала с тоской думать о пирожках. Мне представлялась картошка, порхающая внутри пирожка, капуста, ожидающая картошку в райских кущах, а также мясо, изнывающее от любви к ускользнувшему от него тесту. Поэтесса-кулинарка читала грамотно, не делая пауз между стихами и таким образом не давая никому возможности уйти. При моей попытке начать движение в сторону выхода, она воскликнула:
— Как же, еще же вы не послушали же важного моего стихотворения про аленький цветочек!
Больше я ничего не помню. Меня выволокли оттуда. Возможно, она до сих пор читает. По произведению за каждый пирожок. И ее нежная душа, аленький цветочек, парит над духовкой и мстит судьбе за несоответствие мечты и реальности, устремлений и достижений. Душа ее плачет, и я плачу, потому что так и не съела ни одного пирожка, а за аленький цветочек — я уверена — мне причиталось как минимум два.
