Русско-немецкий интернет-журнал inter-focus.de Русско-немецкий информационно-аналитический и литературно-художественный журнал
Связанные статьи
Катерину засватали сразу после обмолота хлеба. Трещали в неубранных копнах кузнечики, пахло пересушенной жесткой соломой, а по утрам стоял густой молочный туман. Воробьи начинали собираться в стаи, кружили на току, галдели, купаясь в пыли. Лето уже кончилось, но словно и не было его для Катерины. Днем с девчатами лопатили, сушили зерно, веяли на стрекочущей веялке, вечером приходил Костя, разведенный кареглазый красавец, и уходили они за околицу, к шершавым копнам и белым туманам, подальше от людских осудительных глаз.
А судили Катерину за встречи с Костей, казалось, от мала до велика. Что разведенный, ладно бы, но был у него грешок – горькую любил. И не часто вроде, да случалось, узнавало об этом все село. И шумел, горланя песни у сельмага, и в драку ввязывался легко, как в веселое пиршество. А еще останавливали ее, мол, куда, девка, смотришь – с Ольгой детей не завел, смотри, и ты без деток век отбудешь.
Не слушала Катерина никого. Верила в свое счастье. Сразу, как сгорал закат за яблоневым садом, бросалась к зеркалу, распускала тугую косу, чтобы взбить волосы, и спешила к калитке, где с минуты на минуту мог показаться Костя в торжественно белой рубахе с расстегнутым воротом.
Мимо чужих домов и зорких глаз шли они одной дорогой в конец села, а там, сразу за густой крапивой, Костя брал на руки и легко, как белочку, нес ее к первой копне, целуя и смеясь.
Не было у Катерины никогда такой любви, и знала – не будет больше. Сгорала вся до капельки, как соломинка в огне. И ночь была коротка, и утро близко. Только звезды понимали их. Да еще мелькали иногда в темноте летучие мыши, натыкаясь на беженцев, и исчезали прочь.
Свадьба прошла, как в тумане, сначала в густо-белом, а потом рассеялось все кругом, и проснулась она уже Костиной женой.
— Ты не задерживайся, — сказал утром. — Ждать буду.
— Только в магазин забегу. — Заколола косу в узел и пошли они: она — на ток, он — в свою плотницкую бригаду.
Вечером спешила, чтобы прийти домой раньше его. И за свежей камбалой не стала стоять, торопилась.
Прибрала в доме, кур накормила. Свекру на стол поставила ужин и посуду вымыла. Кости не было. Отгорел закат за садом и небо угасло, посерело, а его все не было. За калитку вышла — не видно. Только ребятишки гоняли мяч.
Облило ее жаром, сердце в предчувствии сжалось — не к Ольге ли зашел? Но припомнила ночи под копнами и горячие слова, и то, как пели петухи им на рассвете, — не поверила. Не мог он к Ольге. Не мог. Что-то другое, может, даже страшное, но не Ольга здесь виной.
Начались последние новости по телевизору, когда улыбающийся Костя появился на пороге.
— Опоздал чуток, — негромко сказал он. — Не вини меня, родная. Чуток опоздал. — Сел на первый попавшийся стул. В комнате запахло спиртным.
— Выдь, дочка, на улицу, — строго сказал свекор. Катерина сжала руки — что же он задумал, не бить ли Костю собрался.
— Не пойду. Не трожьте его. Не надо, — подступила к мужу.
— Заступница нашлась! Выдь, говорю, — закипел свекор.
Робко оглядываясь, вышла Катерина в коридор. Остановилась, готовая броситься назад, заступиться. Но за дверью было тихо.
Вышла во двор, села на край завалинки, задумалась. Гудели в голове, выкрикивали соседские упреки: пожалеешь, поплачешь, увидишь, узнаешь…
Горько и обидно стало за себя. Как же так, — с первого дня, а все по-другому, словно вспять. Неужели вправду не видеть ей счастья с Костюшкой? Неужели выльет она слез более Ольги?
При мысли об Ольге вздрогнула, похолодела — вот оно пришло, наказание за чужое счастье, за ее любовь. Сказано не даром — чужим богат не будешь.
Накипели внутри слезы, готовые брызнуть.
Скрипнула калитка, во двор вошла свекровь.
— Что это ты сидишь? Одна? Обидел? — заглядывая в глаза невестке, спросила свекровь. — Ах он, негодный! Где он? Что ж ты молчишь? — Села рядом.
— С батькой в хате. Сказали выйти. Разговаривают.
— Дрожишь? А ну пошли! Чего они там задумали, дурьи головы.
Костя со свекром сидели, курили. На столе стояли две стопки, хлеб, томатный сок.
Свекровь быстро убрала стопки, сунула хлеб в стол, молча смотрела на них, прикусывая нижнюю губу, словно сдерживала свой гнев, готовая вылить наружу набежавшее зло.
-Ну?
— Говорили мы, мать, про жизнь.
— Подходящее время нашли!
— Не ори!
— А орать не буду. Возьму сейчас веник и отговорю вас по вашим спинам. Срамота какая! Хватит меня срамить! Где ж это видано — привести человека в дом и за порог выставить? Костя, нету моих слов больше на тебя. Нету. Последний раз говорю. А то так — уходи из дому, с глаз моих долой.
— Ладно, мать, спать пора. — Свекор встал из-за стола. — Сами разберутся. А что к чему, мы с сыном уже поговорили.
Не спала в эту ночь Катерина. Не жалела больше себя, не корила. Лежала, уткнувшись в бугристую Костину грудь, слушала, как ровно бьется его здоровое сердце. Боялась думать о завтрашнем дне.
Ничего плохого не случилось ни на другой день, ни в следующий. О чем они говорили со свекром, она так и не узнала, только Костя приходить стал вовремя, даже старался ее опередить.
Убрали в огороде картошку, обмолотили подсолнухи. По утрам на крыше сарая белел иней. Последний багрянец опадал с вишневых садов. Теперь Катерина работала с девчатами в парниках и теплицах, набивали короба, готовили землю под засев.
Обедая с девчатами в совхозной столовой, Катерина почувствовала, как остро запахло жареным луком, ощутила стойкий запах кислой капусты. Сначала ничего, потом сильнее, невыносимо. Бросила ложку и вышла на улицу.
Холодный свежий воздух освежил шею и грудь. Глубоко вдохнув несколько раз, вернулась к девчатам. Снова вокруг резко запахло луком и кислятиной, сжимало горло. Она допила чай и вышла, смутно понимая, что это начало ее материнства.
День прошел быстро. Хотелось прийти к Костюшке, пойти с ним в поле, за посохшую теперь крапиву, к тем шершавым копнам и посидеть до первых петухов. В черных его глазах заблестят искорки, как две маленькие звездочки. Костя не ждет ее новости, он еще не знает, что будут большие перемены, что он будет отцом.
Домой спешила, не чувствуя под собой ног. Несла в себе нераскрытую радость.
У двора старой Христи, Катиной бабки, ее окликнули. Оглянулась. Бабка махала рукой, звала.
— Угорел Костя. Иди, иди к нему. Беда будет. Ой, как упился! Господи, горе какое! Пропустила Катерину вперед.
Побелевшая, открыла дверь Катерина и с ужасом остановилась.
На полу, на домотканой дорожке, расставив ноги, сидел Костя с бутылкой вина. Вокруг него, вдоль стен, прислоненные к стульям и кровати, стояли в ряд восемь больших бабкиных икон.
Он весело оглянулся, налил себе еще и поднес к иконе.
— Выпьем, Николушка! Пей! Я с богами никогда не пил. Не хочешь? Ну, тогда я за твое здоровье! — Выпил. Налил снова.
— Бабуля, выпей с Николаем-угодником. Обожает он тебя. Ты же его как родного любишь. Со мной не хочет. На! — протянул рюмку. И увидел Катерину, опустил рюмку, поднялся.
Катерина повернулась и вышла.
«Началось… — горько подумала она. — Опять».
Дома Костя молчал, и она молчала, не было слов, не было той радости, что носила она в себе целый день.
Наутро выпал первый, едва заметный снег. Она замерзла, идя к теплицам, и никак не могла отогреться. В столовую не пошла, чтобы не дышать удушливым запахом лука и борща. Сидела на ящике и жевала хлеб с салом, запивая холодной водой. Ее знобило.
Не увидев в столовой Катерину, Костя пошел в теплицу, нашел ее. Сел напротив. Укор и глухую боль в глазах понял как осуждение за выпивку с бабкиными святыми.
— Я пошутить хотел, Кать. Подумал — накажет меня за это ее бог или нет… — пожал невинно плечами. — Я с ребятами поспорил, что нет бога… Я пьяный не был, так, для потехи.
Она посмотрела ему в глаза, тяжело вздохнула.
— Отцом скоро будешь, а все в игры играешь, — отвернулась Катерина.
— Не берут меня в крестные, — пытался пошутить Костя.
— Какие уж крестные… Себе кумовей ищи.
Он недоуменно взглянул на жену, с трудом понимая ее слова.
— Скоро?
— Спешишь? Обмывать спешишь?
— Не сердись. Я о другом. Поменяю я работу. Не годится она мне — все угощают, откажу — обижу, не откажу — тебя обижу. Нет, ты мне сына давай, а работу я эту брошу.
Он встал и твердой походкой, не оглядываясь, пошел в мастерскую.
Сразу за селом в лицо ударил запах парящей майской земли, степной свежести и первых трав вдоль дороги. Костя громко гикнул, ударил вожжами гнедого по боку:
— Ну, голубчик, неси нас! Неси, родной, что мочи есть.
Он оглянулся на Катерину и счастливо подумал: потерпит! Должна потерпеть. Ради сына должна.
Катерина лежала в телеге вытянувшись. Костя подложил ей сена и покрыл его одеялом, чтобы было легче и не трясло ее измученное и обессиленное тело. Катерина часто вскрикивала и просила придержать лошадей. Когда выехали за окраину, она совсем перестала себя сдерживать и вскрикивала так громко и жалобно, что у Кости морозцем пробегала по спине дрожь и неприятно покалывало в пятках.
— Костя, Костька, подожди! — Крикнула Катерина, цепко схватившись за полу его пиджака. — Не могу я. Совсем не могу. Сил моих нет, — рука обессилено упала в телегу на смятое одеяло.
Костя испуганно оглянулся. Она неспокойно смотрела по сторонам, отыскивая что-то. Обхватив выпуклый живот, корчилась и двигала ногами, как бы собираясь кого-то пнуть ногой.
— Тпру! — крикнул Костя. Спрыгнул с передка и подошел сбоку. — Катрушка, родная моя, потерпи. — Поднял ее и быстро стал целовать. — Ты терпеливая у меня, самая лучшая. — Снова стал целовать.
Она последним усилием старалась оттолкнуть его, передохнуть, пока стояли на месте и не трясло.
— Но! — гикнул Костя, став во весь рост в телеге. — Неси нас, бога ради! Неси! — приговаривал он.
Днем он стелил у Петра полы в новом доме, ни о чем не думал, лишь о том, что в получку сосед отдаст деньги и он купит за них коляску ребенку. Устал.
Жена едва смогла разбудить его в полночь. Костя спал крепким сном.
— Костя, пора мне. — Он открыл глаза.
— Вези меня в больницу, — опять крикнула она, повалилась на пол от распирающей боли.
Он вскочил с постели, долго не мог понять, что случилось и почему она плачет. Потом схватил пиджак и выскочил во двор.
Выкатил из сарая мотоцикл, попробовал завести. Все в порядке, можно ехать.
— Ты еще не оделась? Давай помогу. Только вот как ты будешь держаться? Не упадешь с мотоцикла?
— Мотоцикла? Мне нельзя на мотоцикле… — Катерина растерянно смотрела на мужа. — Директорский бобик разве… Так шофера найти ли ночью?
Из другой спальни вышел свекор:
— Что случилось? Не спите?
— Кате надо срочно в больницу, кажись, роды начинаются, а на мотоцикле нельзя ехать. Вот не знаю даже чем…
— Так у агронома лошади часто дома стоят. Беги, может он сегодня не поставил в конюшню. И телега у него хорошая, сена побольше положить и очень даже удобно будет. Иди.
Свекор вынес подушку из спальни:
— Жаль, что матери сегодня нет, все-таки дело женское. И надо же было именно сегодня ей уехать.
Вернулся Костя, радостно крикнул:
— Нормально! Отец, утром скажешь агроному, я не стал долго стучаться. Вот по быстрому запряг и сюда. Давай, — взял подушку и одеяло под мышку, второй рукой обнял Катерину. — Пошли.
Дорога была наезженной, ровной. Кони бежали так быстро, что вздымавшаяся пыль беловатым облачком отлетала назад, почти не пыля на Катерину.
— Костька, не доедем мы. Остановись! — позвала она слабым голосом.
— Доедем! Рано тебе еще. Рано! — ответил он, стараясь говорить как можно веселее и увереннее.
— Не доедем, Костька.
— Но! Но-о! — ударил Орла сильнее.
— Не гони! Проклятый! — Она тяжело застонала и неожиданно умолкла.
— Тпру! — Остановил разгоряченных коней. — Что там у тебя?
Катерина молчала.
— Сейчас…
Высоко в небе крупными гроздьями теснились звезды. Тишина наступала и, казалось, давила, прижимала Катерину все сильнее к телеге, вызывая нестерпимую боль. Она мяла слабыми руками живот, как бы изгоняя оттуда ребенка, помогая ему быстрее выйти на свет.
«Холодно ему будет, — подумала Катерина. — Степь, сыро».
Впереди показалась машина. Костя остановил телегу и, расставив руки, пошел навстречу. Москвич остановился. Костя наклонился к окну:
— Женщины есть? Там у меня жена рожает, помогите.
Женщина, сидевшая сзади, торопливо сказала:
— Я в этом деле мало разбираюсь, а вот муж мой ветеринар, я думаю, что он кое-чем может помочь.
Водитель встал, взял аптечку и на ходу крикнул жене:
— Возьми одеяло и еще что-нибудь и быстро ко мне.
Костя топтался рядом с телегой, с сочувствием смотрел на жену, не зная, чем помочь.
Катерина повернула к нему голову, дрожащим голосом сказала:
— Иди. Отойди подальше. Я сама…
Костя повернулся и нехотя пошел на обочину, сел. Далеко позади осталось село. Несколько фонарей сияли в темноте звездочками, упавшими на землю. Только по ним и можно было различить, где расположены его Весляки.
Тут он вспомнил, как пил с Николаем-угодником, как стращала его бабка за этот великий грех. Боги молчали, а бабка грозилась.
Время тянулось медленно, воспоминание о прошлом лилось быстро. Светало.
Он услышал, как тоненько крикнул ребенок и утих. Костя вздрогнул, вскочил. Ему стало весело. Радость была бесконечной, как светлеющее майское небо.
— Врешь, бабка, — сказал он вслух. — На земле есть только рай.
*Петрова Надежда Ивановна родилась в г. Стаханове Луганской обл. в семье железнодорожников. Образование — высшее. С 1973 по 1976 гг. работала литературным сотрудником районной газеты «Путь Октября» в п. Славяносербск. Первый рассказ «Лешка» опубликовала в районной газете, будучи еще десятиклассницей, печаталась в различных городских и областных газетах: «Знамя труда» (г. Красноводск), «Славяносербские вести», «Молодогвардеец», «Октябрьский гудок», «Голос Донбасса», «Ижица» (г. Луганск), «Отражение» (г. Донецк), «Ковчег» (Житомир), «Москва», «Российский писатель» (Москва) и др.
Прозаик. Автор восьми книг, среди них: «Так никто не любил» (1997 г.), «Пора бабьего лета» (1999 г.), «Яблочное захолустье» (2002 г.), «Черкасский Брод — далекое и близкое» (2003 г.), «Жена охотника» (2004 г.), «Превыше всего» (2006 г.) и др. Печаталась во многих коллективных сборниках.
Член Межрегионального союза писателей, Конгресса литераторов Украины, Союза писателей России.
Лауреат литературных премий имени Владимира Даля и имени «Молодой гвардии».
Ныне живет и трудится в г. Зимогорье. Донбасс.
