Русско-немецкий интернет-журнал inter-focus.de Русско-немецкий информационно-аналитический и литературно-художественный журнал
Связанные статьи
СЕРГЕЙ НИЛОВ От первого лица: «В моей биографии нет ничего, чем хотелось бы поделиться. О себе могу сказать, что стараюсь поддерживать нормальные отношения со всеми, но общаться, а тем более дружить предпочитаю с детьми. Отец четверых прекрасных сыновей. Люблю также общение с собаками. Эти правила, конечно, не без исключений.»
Член Международного союза литераторов и журналистов APIA и лондонского литературного клуба при APIA.
БОЙ
Бой был окончен. Собственно, назвать это боем было трудно – мясорубка, сумасшествие, где каждый сам за себя и только Бог за всех, где, порой, невозможно отличить своих от чужих. Впрочем, людям не пережившим подобного сражения – этого никогда не понять.
Я быстро шёл по улице и чудом казалось всё: и дома, и деревья, и солнце над головой, которое светило по-прежнему – по-восточному ярко, несмотря на то, что его закрывал дым пожарища, и нашу победу невозможно было ни понять, ни описать словами. Левый рукав промок от крови, но ранение вскользь, по касательной, я даже не заметил когда зацепило.
Эту парочку я увидел издалека, возле перевернутого автобуса – пожилая женщина в ортодоксальной мусульманской одежде держала на коленях голову смуглой симпатичной девочки в возрасте тринадцати-четырнадцати лет. Гражданское население постоянно попадает в зону военных конфликтов и в таких сценах нет ничего не обычного, но сейчас мир для меня перестал существовать, я никогда в жизни не видел такого красивого лица. Я подбежал к ним и попытался нащупать на шее девочки артерию, пульс под пальцами бился часто и быстро, как птенец в кулаке. Женщина не обругала меня, не оттолкнула, а это вполне могло случиться, учитывая местные нравы. Мне даже показалось, что она смотрела на меня с надеждой. Я поднял девчонку на руки и вынес на дорогу. Я всеми силами и всей душой просил её: «Не сдавайся, живи!» Наверное, мы являли собой странное зрелище. Среди всех чудес этого дня случилось и ещё одно, неизвестно откуда появился армейский пикап и остановился возле нас. Ребята о чём-то спрашивали, но мне было не до ответов. Я просил девчонку жить, и видел, что у меня это получается.
Вход в госпиталь выглядел по граждански, будто и не было войны. Светлый вестибюль, женщина-врач – она сразу всё поняла, едва увидев нас.
– Идите за мной! В операционный блок!
Яркий свет, белый халат хирурга, медсестра в углу. Я отвлёкся всего на секунду.
– Она не дышит, солдат.
Я не мог в это поверить. Ведь секунду, секунду назад!..
– Помогите ей, доктор! – крикнул я и вышел из госпиталя. Дыхание стало прерывистым, мир расплывался перед глазами.
Медсестра выбежала следом за мной.
– Подождите, у вас же рука в крови!
Я резко обернулся, как от удара током и приказал себе:
– Вернись туда, к ней!
ВСЕГДА-ВСЕГДА
В этом небольшом, самовольно организованном лагере беженцев мы жили уже третий день. Папа соорудил большой брезентовый тент, раздобыл где-то бензиновый примус, на котором мы с мамой готовили то, что удавалось раздобыть. Я довольно быстро привыкла к такой жизни, может быть потому, что мне было всего 14 лет. А может потому, что здесь больше не было страшно, и хотя взрослые частенько говорили между собой, что в таких лагерях неспокойно и нужно переселятся в большой лагерь, под охрану правительственных войск, меня это не волновало, как не волновало и других девчонок моего возраста. С некоторыми мы даже успели подружиться. Если у ребятишек в глазах светился интерес к окружающим и любопытство, то взрослые были тоскливы и подавлены. Именно в этот третий день все и случилось. Они появились из ближайшего леска и неторопливо направились к лагерю. Восемь человек в камуфляжах, с автоматами в руках. Шли они цепью, шагах в десяти друг от друга. Наша палатка стояла не слишком далеко от края, и когда они начали стрелять, одна из первых очередей сбила в ней шест и меня накрыло брезентом. Я закрыла голову руками и молилась, чтобы это поскорей кончилось. Вокруг палатки бежали люди, кто-то чуть не наступил на меня, а мне снова было страшно, так страшно. Я боялась, что сейчас они дойдут до меня и тогда… Но они не приходили, стрельба продолжалась, но она сместилась куда-то всторону, и тогда я выбралась из-под брезента и побежала. Подальше от стрельбы, мимо пустых и поваленных палаток, мимо трупов людей.
Беженцы столпились на окраине лагеря, в центре внимания был старый полковник в отставке. Его уважали, он участвовал в организации поселения, потом наладил доставку воды. Полковник сказал, что там идет бой. Немного послушав добавил: «Один автомат против нескольких, долго ему не протянуть. Если стрельба прекратится, надо уходить.» Почему-то в этот раз я обрадовалась, услышав вертолет. Иногда они появлялись над лагерем, но ни разу мы не видели от них ничего плохого. Пролетев над нами, вертолет направился к месту боя. Стрельба прекратилась, потом снова началась, но уже гораздо громче и чаще
– С вертолета, крупнокалиберным, – сказал полковник.
Сделав круг над лагерем, вертолет улетел. Многие бросились назад; у кого-то там остались родственники. Ушел и полковник. Кликнув несколько человек, он пошел осматривать место боя.
А меня нашла мама. Как нам повезло, что она ходила за водой, а папа еще с утра ушел за продуктами! Но она не отпустила меня, а я так хотела сходить за ними и посмотреть на того, кто спас меня, кто не побоялся воевать один против всех. Жив ли он еще?
Конечно, потом я все узнала: ведь в лагере, даже если захочешь, ничего невозможно скрыть.
И уже скоро, сидя под тентом с подружкой, мы слушали, как ее отец рассказывает маме:
– В лагере двадцать восемь убитых. Раненых пока не считали. Может, и ушел кто.
Женщина не отвечала, она была занята, переполаскивала от земли белье. Во время бегства кто-то перевернул тазик со стиркой.
– А кто он? – спросила тогда я.
– Да не знаю, – отмахнулся тот. – Его к докторше отнесли. Без сознания был. Но полковник сказал, что жить будет, только крови много потерял.
От палатки докторши меня прогнали, даже не дали подойти. Возле нее толпились наскоро перевязанные люди, кто-то лежал на одеялах. Заглянуть внутрь мне не удалось. У докторши палатка большая, наглухо закрытая, – на этом в свое время настоял полковник. Сказал, что, если в лагере есть врач, пусть будет и госпиталь, мало ли что. Наверное, тогда он сам не думал, насколько окажется прав. Увидеть его мне удалось только через три дня. Тогда его перенесли из палатки докторши на хорошее место под деревом. Хозяин растянул тент от земли к двум вбитым в землю шестам, и палатка была полностью открытой, только в дождь или на ночь на вход можно было накинуть брезент. Правда, самому хозяину палатка была уже не нужна.
Первые дни я издали смотрела на него, стараясь, чтобы он меня не заметил. Почти все время он проводил лежа на матрасе, только иногда садился, опираясь спиной о ствол дерева. Один раз я видела, как он это делал: очень медленно, приподнимаясь на одной руке и помогая себе ногами. Старая помощница доктора приносила ему еду, хотя потом это старались делать многие – оставляли еду рядом с ним и уходили. В лагере о нем было много разговоров. Оказалось, он до сих пор не сказал никому ни слова. Даже полковник, просидев рядом почти час, ничего не добился. Никто не знал, ни откуда он, ни как его зовут, ни почему он ввязался в бой. Ничего.
Моя мама, по примеру других, отнесла ему бульон из чудом добытой курицы. А вернувшись сказала, что он похож на сумасшедшего, и у него в глазах жуткая, звериная тоска.
После этого я набралась смелости и подошла к его палатке совсем близко. Он сидел, возле его матраса стояли четыре миски с едой, нетронутые. Он их почти никогда не трогал, и два раза в день помощница докторши ворча уносила еду на общую кухню, где всегда можно было забрать свою посуду.
Я разглядывала его очень долго, наверное, несколько минут. Лет под тридцать, а может и меньше. Но выглядит старше, на щеках многодневная щетина, уже напоминающая бороду. Лицо застывшее: смотрит сквозь меня, и в глазах пустота, нет там никакой тоски. А потом я заметила, что он смотрит уже не сквозь, а на меня, и в глазах вопрос: «Чего тебе?» Но без злобы, без недовольства, просто так.
– Можно я присяду? – указав глазами на край матраса спросила я. Молча спросила. И согласие в его взгляде тоже увидела. Не знаю, сколько я просидела рядом с ним разговаривая глазами, без слов, но, наверное, и у него, и у меня было чувство общения, какие-то образы, мысли, чувства. Точно помню, что успела сказать спасибо за то, что он меня спас, а потом пришла какая-то женщина, и я убежала. На следующий день я все время переживала этот немой разговор. Он казался мне заколдованним принцем, и мне так хотелось его расколдовать. А потом я пришла опять и села совсем рядом. Я чувствовала, что он рад мне, что ему тоже нравится разговаривать со мной без слов и, чтобы расколдовать его, протянула руку и несмело погладила его ладошкой по небритой щеке. Он улыбнулся. Даже, не улыбнулся – только на секунду подобрели его глаза, на миллиметр приподнялись краешки губ. И вдруг он стиснул зубы, зажмурился, тело напряглось и выгнулось будто от боли. Я испугалась, но не убежала. Минуту спустя он снова смотрел на меня.
– Никогда не делай так больше, – одними глазами сказал он.
– Почему? – взглядом спросила я.
– Потому, что мне больно, – ответили его глаза.
Больше я его не видела. Папе удалось связаться с бабушкой, она каким-то образом переслала нам деньги на билеты, и мы уехали к ней. С тех пор прошло шесть лет, мне уже двадцать, я живу в большом городе, и у меня много поклонников. Говорят – я красавица. Не мне судить. Казалось, все должно остаться в прошлом. Забыться. Ведь все забывается. Все! Только не ты! Мой заколдованный принц! Мой рыцарь! Ты готов был ценой жизни отогнать от меня драконов, может быть ты уже вылечил свою душу? Может, ты снова можешь говорить? Если ты жив, если ты прочтешь это, пожалуйста, напиши мне. Я всегда буду ждать тебя. Всегда-всегда!
