Русско-немецкий интернет-журнал inter-focus.de Русско-немецкий информационно-аналитический и литературно-художественный журнал
Связанные статьи
(Отрывок из романа «Убить Гиппократа)
Я прогуливался у моря, возле странного местечка под названием Городок. Море как море. Блестит от лучей солнца. Небо как небо. Переливается в лучах солнца. Песок как песок. Пылает в лучах солнца. Солнца слишком много. Когда его слишком – оно становится опасным. А чайки – как чайки. Даже если они – всего лишь души усопших. Как же они истошно кричат! Словно чуют беду. Словно предупреждают о беде…
Но как будто – другая планета. А мне так хотелось земного. Мне не хватало точки опоры. Оси, на которой и держится земля. Ну, хорошо, я готов был принять трех китов, на которых она может держаться. Но в любом случае мне не хватало моей земли. Даже её края. Даже её тупика. И её бескрайности. Даже, если она грязная после талого снега. Даже, если грязь прилипает к обуви после дождя. Даже, если просто в ней много грязи… А в грязи много червяков, ящериц и жаб. Она – моя, земля…
Жаль, если я её уже не увижу. Я только теперь стал понимать выражение «целовать землю». И никакая это не метафора. И никакая не эмоциональная красивость. И уж тем более – не штамп. Я хотел целовать свою землю. Только где она, где?..
— Эй, вы где? – разбудил меня голос Неизвестного.
Он появился будто бы ниоткуда. Из моря? Из песка? Из воздуха?..
— Увы – здесь. Но очень хочу домой.
— Удивительные вы, люди. Что вам ещё надо? Вас оградили здесь от всех проблем. Вы можете каждый день наслаждаться морем и отдыхом. Вы познаете здесь немыслимые вещи, которые никогда бы в реальности не узнали. И вы все равно хотите домой. Даже если вас там никто, заметьте, никто не ждет!
— Ждут. Дом. Значит – ждут все.
— Ваши словесные изыски глупы и беспочвенны. И это портит вас лично! Люди не должны привязываться ни к чему! Абсолютно ни к чему! Ни к месту, ни к родным, ни к животным, ни к вещам, ни к профессии, ни к вере! Только тогда они могут быть счастливы! И только тогда с ними можно работать! И только тогда они не смогут отвлекаться на идеалистические изыскания. И придумывать самоуничтожающие теории идеализма, которые в итоге становятся теориями идиотизма. Люди, по сути, – цыгане! Впрочем, человечество и начиналось – с цыганства, бродяжничества, кочевничества — в поисках лучшей доли. Им оно и закончится….
Неизвестный сделал театральную паузу.
— Посмотрите, какая теперь неслыханная волна эмиграции! – пафосно продолжил он. — В Европе этот вопрос уже решенный. Умница Европа! У них нет чувства родины! Они прекрасно уживаются в любой точке земли. И чувство ностальгии – для них всего лишь слово, которое становится всё менее понятным. Когда-нибудь оно не будет понятно и вам. Как и чувство родины. Большую родину, ту, что вы называете – с большой буквы, вы уже фактически потеряли. Чувствуете. Как стало легче дышать? Благодарите Бога за это, если вы в него верите. Кстати, о Боге – тоже отдельный вопрос, который мешает не меньше, чем идеи и идеалы. Осталось дело – за малой родиной. И всё к этому идет. Родственные связи теряются. Во главу угла ставится материальное благополучие. Собственное. Тяга к нему помогает осчастливить человечество. Настолько, насколько мешает чувство любви к родине… Люди в образном понимании – должны быть цыганами. Которые стремятся к свободе, думая, что она есть. Которые думают, что свободны, не имея понятия, что уже давно зависимы от этой свободы… Иначе – их нужно шантажировать, запугивать, и… Увы, уничтожать. Как негодный для продолжения жизни материал. И для продолжения памяти… Запомните, совесть и память – вот две главные вещи, которые мешают человеку жить. Подобные люди, которые с совестью и памятью, — безнадежны. И я им не завидую… Но вы ведь не из таких?
— Уже не знаю, коль вы пошли на столь доверительный разговор.
— А я даже скажу больше. Мы были с начала сотворения мира. И будем до его завершения. И нас всегда, всегда будет больше. Безусловно, на короткое время был некий эксперимент с всеобщим равноправием и всеобщей добротой. Ну, и что? Пшик! Легко провалился… В сравнении с вечностью — то государство просуществовало лишь мгновение. Потому что – люди! Люди есть люди. Им всегда всего мало. Они завоевывают с трудом. Потом легко забывают об этом. И легко разрушают. И плохое они впитывают легче, чем хорошее… Конечно. Признаю, нам пришлось в том времени повозиться, но наша победа была неизбежной. И во избежание повторения, мы активизировали свои усилия… С начала своего рождения земля была поделена на черное и белое. На добро и зло. И между ними шло вечная борьба. Безусловно, первое всегда побеждало, но это истощало наши силы… Но – хватит! Соединение добра и зла, черного и белого вот-вот состоится. И между ними будет поставлен знак равенства.
Неизвестный остановился и придержал меня за руку.
— Мир сейчас поделен не на плохих и хороших. А на плохих и менее плохих. На злых и менее злых. На жадных и менее жадных. Поэтому сейчас легче легкого справиться с этим миром. Победа золотого миллиарда произойдет гораздо быстрее, чем вы думаете. Поскольку вот-вот мир будет поделен на недоброе и очень недоброе. И выбора больше не будет. На каждом месте будет стоять человек, который нужен нам. От министра до санитарки. От водителя автобуса до депутата. И неважно, как будет называться государство. Хотите социалистическое – пожалуйста. Хотите капиталистическое – пожалуйста. Хотите демократическое – пожалуйста. И неважно какие политические и общественные силы будут в этом государстве. Патриоты, демократы, социалисты, либералы, националисты, — они все будут одним миром мазаны. Нашим. Они все пройдут помазание наше. И у всех их души будут проданы. И куплены. Нами. Безвозвратно… А обыватели пусть думают, что партии чем-то отличаются. И прекрасно! Ведь каждый обыватель ищет себе партию по душе. И найдёт! Это сами партии будут думать, что ещё чем-то отличаются. Пусть думают. Тешат своё тщеславие… Тщеславие – великая вещь… Но во главе каждой партии будет самый проверенный Наш человек. В любой партии можно найти законченного негодяя. Вот поэтому все они станут одинаковы. Все. Без исключения. И при каждом социальном строе будут Наши люди. И Наши навсегда его сделают Нашим. Потому что только мы сделаем Нашего человека. И вот тогда… Вот тогда действительно мир станет счастливым. И вот тогда… Наш Золотой миллиард победит. И мы переименуем планету с грязным названием Земля…
Боже, как никогда мне хотелось припасть лицом к этой планете. К её грязи после дождя. Или талого снега… Но, судя по откровениям Неизвестного, мне это уже никогда не сделать.
А Неизвестный продолжал откровенничать. Словно пытался закрепить, подтвердить, завершить свой приговор. Без отступных.
— И вечность – не вымысел, запомни. О самых вечных никто не знает и не узнает. Не знаю и я. Наверное, ближе всех к разгадке мира подошли Бруно, Коперник, Кампанелла, Данте… Поэтому, в том числе, и стали жертвами инквизиции. Позднее все ошибки были учтены и тайны глубже зарыты. Даже при нашем открытом информационном пространстве, мы знаем гораздо меньше, чем знали в средневековье… Вот так…
Он вновь сделал театральную паузу.
— Но я знаю одно. Есть вечные. Конечно, всё равно относительно. Но они охраняют всю информацию о мире. Есть долговечные. Маловечные. И совсем не вечные. Смертные. Такие как ты… Кстати, от тебя самого зависело многое. У тебя был шанс сделать свою карьеру в вечности. Но, похоже, ты всё-таки не карьерист. Это – один из самых главных минусов для человека. А я ведь представил тебе такую возможность. Ну, безусловно – не вечность обещал. И не полувечность. И не четверть. Но одну сотую вечности. Поверь, мог для тебя устроить.
— Боюсь, меня это не устраивает.
Я поежился и бросил в воду камешек. Круги от него разбежались в разные стороны. И море помутнело.
— Ты проживешь очень мало. Это я могу тоже устроить.
— Даже если так-сяк и наперекосяк.
Я усмехнулся. Хотя усмехаться причин не было.
— Уже и наперекосяк, боюсь, не получится. Для так-сяк-наперекосяк тоже нужно время. А у тебя, боюсь, только сегодня и осталось.
— Бывает, что и сегодня – достаточно. Есть насекомые, которые вообще живут пару часов. Но им этого предостаточно.
— Про насекомое – этот ты верно. Оно и секунды может не прожить, а не положенные ему пару часов. Раз – и прихлопнул. Прихлопнуть – так легко. Но я люблю всякую живность. И напрасно никому её в обиду не дам! Самолично рассчитаюсь с обидчиком!
Неизвестный даже стиснул кулаки. Геббельс – не меньше. Наверняка сладострастно смотрит на опыты над детьми и плачет при случайно раздавленной мухе. Я тоже любил всякую живность. Но в первую очередь я любил Человека. И это, пожалуй, я по-настоящему понял лишь сейчас.
Неизвестный выстрелил в меня взглядом как из пистолета. И, наверное, пожалел, что не носит пистолет с собой. Я – не муха. Со мной он бы не церемонился.
— Ну, что ж. И запомни: даже если ты совершил подвиг… Хочу тебя разочаровать. Может, это и подвиг. Но на один день. На сегодня, к примеру. Но на завтра… Как знать. Если что-то не случилось сегодня – не означает, что не случится завтра. И если сегодня этот наш Городок снесёт ураганом – это ничего не значит вообще. С той же легкостью такой же Городок появится в любой другой точке планеты… Мы – цыгане. И городки наши – цыганские… Так что прощай. Ты мне чем-то был симпатичен. Люблю умных врагов…
Я смотрел ему вслед. Я поторопился сказать – вслед. Вовсе нет! Он шёл размашисты шагом по раскаленному песку. Его ноги погружались в песок, как в воду. И он… Не оставлял после себя следов. Ни вмятинки! Ни впадинки! Ни щербинки! Это выглядело невероятно. Это выглядело пугающе. Я огляделся вокруг себя. Моих следов было предостаточно. А от него – даже следа не осталось. Да уж. Цыган. Наследит в одном месте – и исчезнет. Бесследно. И всплывет в другом, чтобы так же наследить. Без следов…
Неизвестный исчез. Подписал мне приговор своим откровением и уехал. А я остался у моря. Синего-синего моря, которое вовсе не синее. Я вдруг подумал, что у моря нет цвета, потому что оно слишком быстро меняет цвет. И мне бы не хотелось припасть к нему лицом. Даже нет такого выражения – припасть лицом к морю. А вот про землю… И я подумал, что, если выживу – никогда больше не поеду к морю. Никогда. И буду единственным человеком на земле, который ни капельки не любит море… Как бы сейчас мне хотелось куда-нибудь вернуться. Хоть в прошлое. Хоть в будущее. Только бы не оставаться в настоящем. У такого не синего моря. Но у меня не было выбора. Настоящим для меня оставалось – море. И я остался на его берегу.
Прохладные волны нежно касались моих босых ног. Влажный песок утопал под ногами. Чайки бросались в воду. И тут же выныривали. Чтобы взлететь. Они уже не кричали, не били тревогу…
Мне стало как-то спокойнее. Ладно, море, я с тобой не дружу, но ты хоть не станешь подслушивать. И подглядывать…
Я стоял и слушал море. Надо мною голубело и кричало небо. Подо мною искрился и волновался песок. Позади меня гудел и возмущался вечными вопросами лес. И более возмущался — ответами. Ни о чём. Ну, или, например, быть или не быть? Это уж совсем ни о чём. Вопрос риторический. А природа не любила риторические вопросы. Потому что для неё всё слишком логично и гармонично. И у неё слишком много времени…
У меня, почему-то казалось, времени было мало. И мало жизни. Или много? Ведь я в это всегда верил… В очень и очень многое…
Впрочем, кто знает – что такое жизнь. Ну, как те насекомые, которым для полного счастья достаточно несколько часов. Если повезёт. Если не прихлопнут сразу… А если не повезет – и одной секунды хватит, чтобы всё понять в этом мире… Особенно, когда на берегу моря. У леса. И – вдали от Родины. Которая всё равно – есть…
«Ну вот, они, эти бедолаги, давно уже у меня на мушке. Чёрный круг оптического прицела вокруг их силуэтов. И чёрный крест на их силуэтах. И красная точка замерла на их силуэтах… Красивое сочетание черного и красного. И ещё одна красная точка. Он не любил много точек. Особенно красных… Многоточие получается. Многоточию здесь не обучают… И плохо слышные последние слова. Люблю… Опять повторение – люблю. Зачем столько раз повторять слова? Они и так трудно даются. А тут опять – люблю… Странное слово. Древнее, что ли… Но не имеет уже значения…»
Вжик!.. «Как легко убивать…»
Он шёл по песку. И не оставлял следов. Только следы тянувшейся по песку автоматической винтовки с оптическим прицелом… «Как же много песка! Рыхлого, тягучего, желтого. Кто-то говорил, что дети любят играть в песочницах. Разве можно играться с песком? Глупо… В песке можно только хоронить. Глупые дети…» Он никогда не знал детей. Он был выцветшим как песок. Усталым, подавленным. В общем – никаким…
«Как же тот человек, вроде его звали Гиппократ… Как же он оказал – словно вырыли его из могилы… Инопланетянин? Глупый тот человек! Ведь он сам никогда не вышел ни из чего и ни во что не войдёт. Даже в могилу. И могилы у него не будет. Даже в песке. Глупый человек… Но зачем это кому-то знать? А он сам, он? Он – откуда?..
Насколько ему всё это не интересно. Все называют это… Искусственная селекция? Трудное слово… Или чем-то другим? Опытами? Пробирками?.. А условия здесь прекрасные – отличная еда и отличный климат. И полное одиночество…
Зачем это он? О чём? Как же ему всё это не интересно, как же всё равно… Откуда, зачем, почему… Одно хорошо он – один-одинешенек на всём белом свете. Почему – белом? И на черном – всё равно один-одинешенек. Из пробирки. Но ведь мы, — думал он, — насколько возможно, уже давно с ними. И мы их подавим, вытесним, уничтожим. Они – такие все лишние, в отличие от нас… Ему так говорили. И он безоговорочно в это верил. Те, кто говорили, были для него – богами. Красиво говорили…».
Он ни о чем не хотел знать. «Знать – это трудно. Как и трудно мыслить. Трудно мечтать. Чувствовать. Желать. Ошибаться… Боги, как же хорошо, что они меня, опять вдруг подумал он, этого лишили…»
Он шёл, сгорбившись под тяжестью солнечных лучей. «Зачем их столько?..» Он ненавидел солнце. «Не оно ли во всем виновато? И луна тоже. И звезды…» Он их ненавидел не меньше… Впрочем он не знал. Иногда ему казалось, что он завидует людям. Они говорили – есть обычные люди. А он – вовсе не обычный. Иногда ему казалось, он мечтал… В редкие минуты — быть, как все. Обычным. Но он этого не умел. Не понимал.
Иногда его мысли путались, как и шаги. Глазам становилось больно. И голова взрывалась. И он хватался за голову. А потом, как его учили, приводил себя в норму. В свой режим. Он знал одно – нужно поспать. Как дети. А потом – привести городок в порядок. И всё будет по-новому. Не потому, что ему нравилось. Просто так надо.
Впрочем, он уже давно открыл для себя, что, в общем, совсем не отличается от обычных людей. И это облегчало его вечную долю. «Все, как и он живут, не потому, что нравится, а потому, что так надо. А доля… Доля у всех одинакова. Даже, если в процентах исчисляется по-другому…» Но о процентах он не знал ничего. Он знал только о доле… Что она есть у каждого. В каком-то общем банке. И под какие-то личные проценты… Но о том, что банк может запросто, уже завтра, а, вдруг и сегодня, обанкротиться, он тоже не знал… Да и не хотел знать. Это было слишком трудно — знать… Голова опять-таки взрывалась. Тогда – зачем?
Вжик!.. «А вот это просто…» Вжик! «Как легко убивать…»
Он ничего не почувствовал. Никакой жалости…
Два силуэта лежали на жёлтом горячем песке, взявшись за руки. Как в детской песочнице. И между ними – как-то не кстати – рос синий цветок. Кто-то называл его цикорием. Какое дурацкое название. Некрасивое название. И разве в песке может вырасти цветок? Так не бывает.
Ему это не понравилось. И в голове вновь что-то на секунду взорвалось. Он вздрогнул. Опять в памяти мелькнули какие-то дети. Которых он никогда не видел. В Городке не было детей. Он где-то случайно услышал, что дети – это будущее. Но потом ему объяснили – это будущее, которое никогда не сбывается… И вдруг у него, заржавелого и запесоченного, промелькнула простая мысль. «Ну вот, опять придётся вырывать с корнем этот проклятый цикорий…» Как же он утомился… «Одно хорошо, что у этих, которые неподвижно лежали возле цикория, взявшись за руки – как дети – у них самих детей не было и уже никогда не будет…»
Меньше будет работы.
