Русско-немецкий интернет-журнал inter-focus.de Русско-немецкий информационно-аналитический и литературно-художественный журнал
Связанные статьи
Памяти Вадима Викторовича Ковды
(Ганновер-Москва) /10.09.1936 – 02.10.2020/
О войне и не только*
ПАМЯТИ ДОКТОРА ЯНУША КОРЧАКА
Среди самых священных историй
я не помню священной такой.
Доктор Корчак, Вы шли в крематорий,
чтобы детский продлился покой?..
Но сиял ли тогда в поднебесье
строгий глаз средь литой синевы?
Ведь Христос-то, он знал, что воскреснет.
Ну, а Вы, доктор Януш, а Вы?..
Вот чугунные двери закрыли.
Вот одежды заставили снять.
Что Вы, доктор, тогда говорили?
Вы смогли во спасенье солгать?
Но какое же это спасенье?
Все мертвы, а страданья – не счесть.
Слышу пенье, негромкое пенье…
Спасены от распада и тленья
только совесть людская и честь.
Вы глядели спокойно и немо.
Вы другой не искали судьбы –
вместе с дымом в безмолвное небо,
вместе с дымом из чёрной трубы.
Растворились в просторе широком,
по пространствам ветра разнесли…
Я вдыхаю Вас, старый мой доктор,
чую в каждой частице земли…
***
Я помню, помню те года:
вокзалы, толпы, погорельцы,
оборванные провода
и исковерканные рельсы…
Пожар, бомбёжки, плач детей,
предсмертный хрип и ор вокзальный
остались в памяти моей,
как звук единый, музыкальный…
Следы той жизни не видны.
Окопы зажили на теле
земли… Как пели в дни войны!
Так никогда уже не пели.
Какая сила, мощь и боль,
какие чистые начала!
Какая ярость и любовь
в тех песнях билась и кричала!
Мальчишкой всматривался я:
надмирная слепая сила,
сорвав покровы с бытия,
всё перед взором обнажила.
Разор и кровь родной земли,
огонь, и слёзы, и железо…
А песни ясные текли,
как сок древесный из надреза.
ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Я задорен, силён, крепко пахну вином.
Помнят женщины, знают собаки…
Что там в прошлом моём?
Что там в прошлом моём?
Что скрывают судьбы буераки…
Вот мужчина идёт – неуклюже одет,
седина да рубец по-над бровью,
да короткая планка от громких побед,
что оплачены страхом и кровью.
Вот идёт он, сегодня его торжество.
Знает ужас, убийство и горе.
Я моложе, но нет, нет осанки его,
нет орлиности этой во взоре.
И хотел бы дожить до далекого дня,
чтоб вот так же идти и не гнуться,
и чтоб кто-нибудь вдруг посмотрел на меня
и, как я, захотел оглянуться.
***
Ворошили голуби помойку,
ворошили баки у стены.
Находили голуби помногу.
Ворковали, жирны и нежны.
И я вспомнил город тот сутулый,
азиатский город на песке.
А в газетах: ОН уже у Тулы.
А на рынке: ОН уже в Москве.
И восстали вновь сороковые.
Те года святые не предам.
Мы тогда сбегались по России
к пассажирским редким поездам…
Вот стоим,
худы, бритоголовы,
в довоенных продранных портках.
И шапчонки сдавлены в голодных,
грязноватых наших кулаках.
БЫЛОЕ
А в памяти уж не война –
послевоенная разруха…
Грязь, голод, карточки, шпана
и к матерку присохло ухо.
В загоне старый Саваоф.
В законе – воры и Советы,
менты, райкомы, ДОСААФ –
что не из Ветхого Завета.
Скандалы, драки, грабежи,
помойки, урки да собаки,
истерики и снова драки…
Всё это – в памяти души.
Ах, детство! Что я понимал?
Да! Не было вниманья деткам!
И я с дружками воровал,
и по котельным пировал,
и придирался к малолеткам.
Не чуя коммунистов гнёт,
дрочили мы, дрались, орали.
Ещё в чеканочку играли.
Ещё – кто дальше всех ссанёт.
Ещё не взвился Окуджава
и Визбор на олимп не влез.
Утёсов пел и пел Бернес.
О, как страна их обожала!
Хоть все – евреи. Наш сосед,
убитый вскоре в переулке,
имел трофейный пистолет,
другой – трофейные шкатулки.
Ещё я помню, в той поре
ограбили квартиру Каца.
И под гитару во дворе
тот вор цыганочку нам бацал…
И нет спасенья от шпаны.
И сам – шпана, хоть бит не дурно!
Росли шальные пацаны,
Теперь уже не для войны,
а чтобы гнить всю жизнь по тюрьмам.
МОНОЛОГ ВОЕННОПЛЕННОГО
Жить нам уже не под силу.
Смято навек бытие.
Родина нам изменила…
Что ж мы так любим её?
Что ж так на Родину рвёмся!?
Помним тепло и уют…
Мы ведь вернёмся, вернёмся…
Если вернёмся – добьют!
Стреляны, ломаны, биты…
Нам не подняться с колен.
Прокляты мы и забыты.
Что же так ждём перемен?!
Пусто, беспомощно, гнило…
Тьма и усталость в мозгу.
Родина нам изменила.
…Я изменить не могу.
ПО ГРИБЫ
В немой рассвет, в минуты синие,
когда я выйду из избы,
леса, глухие и пустынные,
из почвы вытолкнут грибы.
И в самой гуще, меж орешников,
я вдруг споткнусь… Охватит страх:
окоп, поросший сыроежками,
из веток выступит впотьмах.
Попрячутся лягушки малые
в зелёной лужице на дне.
Ступлю на бруствер – шляпки алые
так и потянутся ко мне…
Пунктиром шляпка к шляпке лепится,
как капли крови сквозь погост…
Копну ногой – и забелеется
землёй присыпанная кость.
***
Зарастают воронки.
Соки земли разъедают гильзы и осколки.
Оплывают, выравниваются брустверы окопов…
Постепенно вымирают инвалиды…
Но, как прежде, шевелятся корни волос
и холодок пробегает по коже,
если слышишь из далёкого радио:
– Пусть ярость благородная
Вскипа-а-а-ет, как волна.
Идёт война народная,
Священная война…
И кровь с непонятною силою бьётся в жилах…
***
Если только в моё парадное
ходят три пожилых инвалида,
Значит, сколько же было ранено?
А убито?
1965
***
МУЖИКИ
Как соберутся мужики
на нашем дворике на лавке.
Моргнут. Прищёлкнут в кадыки.
Пойдут в «стекляшку» иль к палатке.
Окурки медленно сомнут.
Пивка. Тараночки. Салату…
И заведут, и заведут –
про Кенигсберг да про Бреслау.
И раскраснеются носы.
И кепки сдвинут на затылки.
И дядя Вася без ноги
пошлёт, чтоб принесли бутылку.
Загромыхают голоса.
Заврут, руками заразмахивают.
И вынут фото, и рассматривают…
И тонкая взойдет слеза.
И начинают вспоминать
отца Нинельки конопатой,
отца Володьки Бармина,
отца Маркуши из десятой…
1965
МАЛЬЧИШКА
Жил обычный мальчишка, учился свистеть
и мусолил во рту грязноватые пальцы.
Он любил на трамвайных колбасах висеть.
И чечётку на кухне бацал.
Но, наверно, жесток был он в сорок втором.
Серый дождь по стеклу царапал.
Он спросил, опуская глаза над столом:
– Ты чего не на фронте, папа?..
А ещё через год
шёл он с мамой домой.
Их ждала похоронная серая карточка.
И забился мальчишка, и крикнул, дурной:
– Ты прости меня, папка, папочка!
1966
СОСЕДКА
Её зовут Фаина Таусон.
Перед войной – в Одессе проживала.
Я помню, как она в сорок шестом
мужской пиджак на рынке продавала…
Застыл глухой, невыкричанный крик
в её стоячих бельмах мутноватых.
Старуха эта странно говорит.
Так говорит, как будто виновата.
По вечерам свой розовый ночник
она зажжёт и вынимает фото.
Сидит и смотрит, смотрит и молчит,
корявым пальцем гладит там кого-то.
А днём пройдёт, тоща и горбоноса,
всколочена, похожа на сову…
У нас ей хлеб по очереди носят,
а за спиной «Кощеевной» зовут.
1966
На дружеской встрече ветеранов
Фриц морщинистый, прыткий, поджарый,
малость выпил – его не унять:
— Нет-нет-нет!! Мне не снятся кошмары.
Но хочу я хоть что-то понять.
— Мы вас били… Но всё потеряли…
Я ведь помню… Я в здравом уме
Это как же мы ВАМ! проиграли?
Вон у вас всё доныне в дерьме!
— Мусор, ямины, грязь и вонища
среди тучной и щедрой земли.
здесь у вас до сих пор пепелище,
словно танки недавно прошли!
— Сколько лиц, измождённых и пьяных!
Как мутна в вашей речке вода…
Это мне не понятно и странно,
что мы вас не добили тогда…
— Как мы шли! И как пели крылато!
Вот уж Химки!! Нам скоро домой…
Проиграли бы Англии…, Штатам…
Ну а ВАМ-то…- ах, Боже ты мой!..
А наш Ваня – дышал перегаром.
Улыбался… И слёзы из глаз…
Фриц сосал дорогую сигару
и угрюмо косился на нас…
2002
***
О РУССКОЙ ДУШЕ
В старинной обжитой Европе,
исполненной либеральных традиций,
не сжигают свои города, если их взял неприятель,
как мы сожгли Москву в 1812 году.
Не обороняют города до полного самозабвенья,
как мы обороняли Ленинград.
Наполеон брал целёхоньким Берлин,
Гитлер брал целёхоньким Париж…
Как это амбивалентно и толерантно!
Ну, и убого, конечно…
В старинной обжитой Европе,
исполненной либеральных традиций,
столько стихов не читают,
столько спиртного не пьют,
по родине так не скучают,
песен таких не поют…
И не ездят по таким дорогам –
там они считаются непроходимыми…
1982
***
ХОЛОКОСТ
Бился, мучился, но изнемог…
Я сдирал с этой тайны коросту:
почему наш возлюбленный Бог
попустительствовал Холокосту?
Эта истина тонет во мгле…
Смрад и пепел, рыданья и стоны…
Почему на прекрасной земле
без вины сожжены миллионы?
Чёрный умысел брезжит едва…
И несётся Земля по орбите…
Почему Господин Иегова
свой народ так смертельно обидел?
Чуть мерцает бесовский ответ
(чую, чую – тут дело не чисто).
Значит Бога, наверное, нет,
ОН не мог сдать народ свой фашисту!
Для чего песнопенья и лесть?
Как народ Бога нежил и славил!!
Бог всё видит… Он, может, и есть…
ОН нас создал, – но, может, оставил?
Ну а может… – боюсь говорить
и сознанье сомненьем объято –
вдруг Господь наш решил отомстить?
Вдруг решил, что пред Ним виноваты?
Ну а может, я – честный урод,
на пожар лью бензина канистру…
И почтенный, древнейший народ
дьявоизбран, а не богоизбран?
Абсолютна Всевышнего власть.
Не помогут дары и моленья.
Даже волос не смеет упасть
без Господнего благоволенья.
Ну, а если земной окоём
обезбожен… И Бог в наказанье,
усомнившись в народе своём,
ниспослал на него испытанье?
И один непутёвый пиит,
вдруг узрел очевидное нечто:
богоизбранность в том состоит,
чтоб СТРАДАТЬ И ЛЮБИТЬ БЕСКОНЕЧНО!
И подумалось: жалкий наш век,
человечества жуткий разбег –
шатлы, клоны, калайдер, хайтек
по дворцам, небоскрёбам и избам…
Где любой человек – ЧЕЛОВЕК!
И любой человек – БОГОИЗБРАН!
***
Нет, Deutschland мне рассудком не понять,
аршином общим тоже не измерить.
Она мне не любовница, не мать…
Ей благодарен, но не в силах верить.
Всё помню, всё навязло на зубах:
тотальный орднунг и чуть скрытый страх…
Как Гитлер тут возвысился кровавый?
Как Геббельс похозяйничал плюгавый?
Как совместились Бисмарк здесь и Бах?
Как совместились Рильке, Ницше, Гауф?..
Всё, что читал, что слышал – всё враньё.
Германия и лечит, и калечит.
И образ расплывается её
и плавится в огне противоречий…
И не лежит душа к немецкой речи.
*Вадим Викторович Ковда родился 10.09.1936 в Москве. Окончил мехмат МГУ (1953 – 1958), заочное отделение кинооператорского факультета ВГИКа (1962 – 1968) и Высшие литературные курсы (1973 – 1975). В 1958 – 1961 работал в Институте прикладной математики АН СССР, с 1969-го – на студии научно-популярных фильмов кинооператором.
Член Союза писателей СССР с 1972-го, а также русского ПЕН центра.
Как поэта в середине 1960-х его впервые открыли и опубликовали Борис Слуцкий и Давид Самойлов. Автор поэтических сборников «Будни» (М., 1971), «Полустанок» (М., 1976), «Сентябрь» (М., 1981), «Птица-Счастье» (М., 1982), «Житель» (М., 1984), «Трепет» (М., 1987), «Невольник жизни» (М., 1989), «Смута» (Ашхабад, 1992), «Грозовда» (М., 2004, совместно с М. Грозовским), «Стихи» (М., 2006), антология «Spuren in Sand/ Следы на песке» (Edition Fähre, Ганновер, 2010).
С 2001-го Вадим Ковда жил в Ганновере (Германия) и Москве.
Самое главное — в стихах. Издал более десятка поэтических сборников.
Всю свою жизнь был благодарен Б. Слуцкому, Д. Самойлову, М. Львову, М. Луконину за признание и помощь в его первых публикациях.
Вадим Викторович Ковда скончался 2-го октября 2020 года в одной из ганноверских клиник. В связи с уходом Вадима Викторовича редакция ИФ решила повторить подборку его стихов, опубликованную у нас ранее, 8-го мая этого года.
Мы выражаем глубокое соболезнование семье ушедшего поэта и мэтра, бессменного ведущего мастер-классов культурно-литературного объединения Das Mittelfeld e.V. Светлая память Вадиму Викторовичу, пока живы, будем помнить Поэта и Учителя.
Говорят, что поэты не умирают, за ними приходят Белые Олени…
Фотография из архива Вадима Викторовича Ковды.
