Русско-немецкий интернет-журнал inter-focus.de Русско-немецкий информационно-аналитический и литературно-художественный журнал
Связанные статьи
В рамках совместного с Научно-просветительным центром «Холокост» проекта «Авторы Победы: последние страницы войны» мы продолжаем публикацию писем и дневников последних недель Великой Отечественной. Большинство из публикуемых документов было передано в Архив Центра «Холокост» из семейных архивов граждан постсоветских республик, Израиля и США. В изданных Центром пяти сборниках «Сохрани мои письма…» в 2007–2019 годах было опубликовано свыше 1500 писем и 1000 фотографий, около 30 дневников — в том числе присланных из Иерусалима, Тель-Авива, Хадеры, Реховота и Ашдода. Просим наших читателей направлять в Центр «Холокост» оригиналы и электронные копии своих семейных реликвий по адресам: romazhigun@mail.ru или arch-holofond@mail.ru
28 апреля 1945 года
«Я ПЛАЧУ НАД ЕГО МОГИЛОЙ ЗА ВАС И ЗА СЕБЯ»
Сводка Совинформбюро за 28 апреля в основном была посвящена битве за Берлин. Наши войска заняли площадь Адольфа Гитлера и пять станций берлинского метро. Лишь короткой строкой говорилось о боях в Чехословакии, где войска 2-го Украинского фронта вели бои восточнее и северо-восточнее Брно, освободив несколько небольших городов, среди которых указан и… чешский Киев.
Недалеко от этих мест воевал 23-летний сержант-связист Борис Владимирович Ручьёв. До войны он жил в Новосибирске. Любимец класса, талантливый поэт, прекрасно играл на гитаре — таким он запомнился одноклассникам. Отец погиб на фронте. С 1942 года Борис Ручьёв воевал на Карельском фронте, прошёл с боями четыре европейские страны. Сержант, радиотелеграфист, награждён орденом Отечественной войны II степени и медалями «За отвагу» и «За оборону Заполярья».
Убит 28.04.1945 под городом Нов-Плесна, на границе Чехословакии и Германии.
Все его 99 писем с фронта сохранила мать, Варвара Сигизмундовна. Он сообщал не только о боях, но и (что огромная редкость!) передал 7 марта 1945 года свои впечатления, мысли и чувства о самой страшной фабрике смерти — Аушвице, не указывая, правда, его названия и сообщая то число жертв, о котором слышали в это время бойцы:
«Недалеко от места, где мы стоим, расположен лагерь. Лагерь уничтожения. Ты, наверное, читала в газетах о лагере на Майданске [Майданек]. Так этот лагерь в несколько раз превосходит майданский. Шесть миллионов человек было уничтожено там. <…> Камеры, в которых людей душили газом; печи для сожжения трупов; рвы, в которые сбрасывались трупы, вернее, укладывались с немецкой аккуратностью — один ряд головами в одну сторону, другой — в другую. Рвы, доверху наполненные кровью. И во всём и везде эта дьявольская немецкая аккуратность.
Может быть, в тылу не все верят описаниям этих бесчисленных ужасов. Да и в самом деле, трудно поверить, что люди, похожие внешне на нас, могли дойти до такой нечеловеческой жестокости. Но когда видишь всё это, задаешь себе вопрос: кто они, эти существа, захотевшие истребить человечество? Люди ли это? Конечно, это не люди! Скоро настанет конец этим ужасам, будет расплата».
В последнем письме, от 17 апреля 1945 года (оно сохранилось лишь частично), Борис сообщал: «Живу, как живут на фронте. Нынче здесь, завтра там. Пересекли германскую границу, р. Одер. Теперь мы в Германии. <…> Оказывается, как ни зажимай в себе любовь к живому, она прорвётся обязательно! Ведь, чтобы победить, вовсе не требовалось окаменеть сердцем, напротив. Это у врагов сердца были каменные…»
О том, что у сына была фронтовая подруга, мать узнала из 100-го письма, в котором незнакомая ей Катя Синепольская сообщила о гибели Бориса:
«28 апреля 1945 г.
Я — боевой друг Вашего любимого сына Бори. Мы с ним в одной части. Вместе прошли весь север, часть Финляндии. Прошли на юге всю Польшу, часть проклятой Германии и Чехословакию. В боях и походах мы делили пополам и радость, и горе. Читали вместе письма с Родины. <…>
В этом месяце нам пришлось воевать на 10-15 км друг от друга. Но когда было у Бори свободное время, он приезжал ко мне велосипедом. А когда у меня было свободное время, я ездила к нему. Он как-то мне говорил, что любит молочный кисель. Я постаралась приготовить ему кисель, напекла пирожков с маком и повезла 27-го апреля. Боже мой, какой он довольный был. Он благодарил меня и вспоминал Вас. Боря говорил: „Ты напомнила мне дом, маму. Только она могла так побеспокоиться за мной“. Мы так долго с ним беседовали, и он просил написать Вам письмо.
Но это было вчера. А сегодня, 28 апреля, Ваш сын и мой незаменимый друг по фронту убит вражеским снарядом.
Боже мой, какое это неизмеримое горе. О его смерти мне сообщили только через 5 часов. Сообщили мне запиской, которую я высылаю Вам. <…>
Дорогая Мамаша, я плакала и плачу над могилой его и за Вас, и за себя. Плачу о том, что он у Вас единственный сын, о том, что Вы не видели его. Я стараюсь отдать дорогому Боричке последнюю почесть и за Вас, и за себя. Но боже мой, этим ничего не исправишь. Борички уже нету. Что ж сделаешь, война. И хорошие люди долго не живут…»
Незадолго до своей смерти Варвара Сигизмундовна Ручьева отдала фотографии и письма сына в Новосибирскую школу № 121, где создан солдатский музей «Землянка».
Публикацию подготовили сотрудники Центра «Холокост» Илья Альтман и Светлана Тиханкина
