Русско-немецкий интернет-журнал inter-focus.de Русско-немецкий информационно-аналитический и литературно-художественный журнал
Связанные статьи
Памяти отца
1
Родина… Родители… Рожденье…
Рожь… Россия… Розвальни… Росток…
Роковое слов кровосмешенье,
Роковое чтенье между строк.
Сызмалу я нет, приучен не был
Трепетать от трелей соловья…
Грозовая утренняя небыль,
Роковая Родина моя.
Но уже тогда я чуял кожей
С родником и рощицею связь,
С драною кошелкой из рогожи,
Где ромашка робко привилась.
Жизнь вносила росчерком неровным
Правки в мельтешенье лет и зим.
Не бывает кровное — бескровным,
Не бывает отчее — чужим!
Папы нет… Никто не молвит: «Сынку,
Знай свой род и помни про него!..»
Поздняя слезинка, как росинка…
Робкий свет… И больше никого…
2
Кто во гробе?.. — Папа мой лежит,
А вокруг — гвоздики да мимозы…
Мама бы заплакала навзрыд,
Но давно уж выплаканы слезы.
Пусть Всевышний так провозгласил —
Папа вскрикнул… Сбросил одеяло…
Мама б молча рухнула без сил,
Но давно уж силы растеряла.
Стылой прелью тянет от земли…
Что же ты наделал, святый Боже?
Маму б в черном под руки вели,
Но она давно ходить не может.
Лишь бессильно смотрит и молчит…
Снег на веках папиных не тает…
И невольно плачется навзрыд,
И под горло вечность подступает…
***
Четвертый час… Неясная тоска…
А женщина так близко от виска,
Что расстояньем кажется дыханье.
И так уже бессчетно зим и лет —
Она проснется и проснется свет,
Сверкнет очами — явится сиянье.
И между нами нет иных преград,
Лишь только этот сумеречный взгляд,
Где в двух зрачках испуганное небо.
А дальше неба некуда идти —
На небеса ведут нас все пути…
На тех путях всё истинно и немо.
Погасла лампа… Полная луна
Ее телесным отсветом полна,
Ее плечо парит над мирозданьем.
И я вот этим худеньким плечом
От боли и наветов защищен,
Навеки защищен ее дыханьем.
Струятся с неба звездные пучки,
А нагота сжигает мне зрачки,
И нет уже ни полночи, ни взгляда.
Есть только эта шаткая кровать —
На ней любить, на ней и умирать,
И между этим паузы не надо…
***
Черные отсветы черных прозрений,
Памяти черной прилипчивый страх.
Нету пронзительней, нету блаженней
Отсветов черных на черных губах.
Пусть же судьба именуется роком
Или же рок именуют судьбой –
Черные отсветы в небе высоком
Алыми кажутся в час роковой.
Сполохи сгинут… Останутся тени…
Но и над ними закончится свет.
Нету пронзительней, нету блаженней
Отсветов черных, сошедших на нет.
Сирая Родина! Божие светы!..
Над пепелищем поник чернобыл.
Сколько их, канувших, что не отпеты –
Люди забыли и Бог позабыл!
Небо расколото… Ясень расколот –
Недосмотрели Матфей и Иов.
Боже, какой это мертвенный холод –
Змейкой крадущийся вдоль позвонков.
Так, покалечено-неизлечимо
Нам и нести этот холод в спине.
Сирая Родина шествует мимо,
И оттого-то дороже вдвойне.
И оттого-то, меж тягостных строчек,
Чувствуешь, корчась, как все же велик
Каждый проселочек, каждый листочек,
Каждый невзрачный болотный кулик.
***
Что не по-русски —всё реченья,
Лишь в русском слове слышу речь,
Когда в небесном облаченье
Оно спешит предостеречь
От небреженья суесловий,
Где, за предел сходя, поймешь,
Что языки, как группы крови,
Их чуть смешаешь — и умрешь.
***
В Россию можно только верить
Федор Тютчев
Хмур проводник… В одеяле прореха…
Старой любви не зову.
Кто-то в истории, помнится, ехал
Из Петербурга в Москву.
Кучер был хмур… Дребезжала карета.
Лошади хмуро плелись.
Хмуро вплывало тягучее лето
В хмурую русскую высь…
Тысячи раз отрыдала валторна,—
Мир без концов и начал.
Помнится, памятник нерукотворный
Кто-то уже воздвигал.
Нету концов… Позабыты начала.
Прежний отвергнут кумир.
Вспомнишь с трудом две строки про мочало,
Что нам твердил «Мойдодыр»…
Вспомнишь… Под визг тормозов на уклоне
Вытащишь хлеб и вино.
Снова умом ты Россию не понял,
Снова лишь верить дано…
***
Небо изрытое, небо сквозное,
Что же разверзло тебя надо мною
В черной, холодной ночи?
Просто за ворот, черно и отвесно,
Сверху струится сермяжная бездна…
Так что кричи — не кричи…
Просто за старым скрипящим забором
Бездна бесстрашно висит над собором,
Птиц от крестов отогнав…
Просто, как старые чуни скрипучи,
Небо закрыли тягучие тучи…
Просто идет ледостав.
И поднебесье горбатое злится,
Что не под силу в реке отразиться —
Льдисто-горбата река.
Как бы душа этой ночью хотела
Враз упорхнуть из усталого тела
В черную высь… В облака…
Ночью измученной, ночью слепою
Только Отчизна парит над тобою,
Тоже от горя черна.
Даже из собственных помыслов изгнан,
Разве ты вправе грешить на Отчизну
В черную полночь без дна?
В полночь, когда ни шагов и ни лая,
Будто бы жизнь наступила иная…
Мраком несет из квартир.
Только один — вдоль корявых обочин, —
Кто-то бредет, темнолиц и всклокочен,
Лживый, как внутренний мир…
Страшно… Не вскрикнуть… И что остается?
Ждать, когда лучик дыханья коснется,
Чем-то подобен ножу?..
Если со мною такое случится,
Руки сложу… И, смежая ресницы,
Вам ничего не скажу…
***
Весь пейзаж — скат кривой и пологий,
Крест, что к чахлой рябине припал…
И стоял человек у дороги,
И о чем-то чуть слышно стонал.
Всякий стонущих так — сторонится,
Это ж проще — не знать ничего.
Повторяла гортанная птица
Непонятные стоны его.
И травинки горбатую змейку
На себе волоча под откос,
Делал вид, что стонал муравейко,
Задыхался, но все-таки нёс.
Всё постанывал в сонной дремоте,
Полу-стон обратя в полу-крик,
На своем безымянном болоте
Хитроглазый болотный кулик.
И никто не спросил, хоть далече
Стон тревожил глухие края:
«А о чем ты стонал, человече?
К огоньку ли — дорога твоя?..»
***
Поперек судьбы, поперек беды,
Столбовой версты поперек,
На других не глядя, проходишь ты
И закат над тобой высок.
А навстречь закату звезда летит,
Роковая летят звезда,
Чтоб разбившись оземь, потечь меж плит
И во мрак сползти навсегда.
А сползет, подхватит ее ручей,
Узким руслом снесет к мосту,
Пролепечет: «Раньше я был ничей,
А теперь я несу звезду…»
И пока ползет он, дробя глагол
На невзрачном своем челе,
Позабудут люди, что ты здесь шел
И внезапно исчез во мгле…
***
Линия жизни, как черточка мелом —
Белым по черному, истово белым,
Свет разделила и тьму.
Дождь не кончается… Холодно… Слякоть…
Хочется снова забыться, заплакать,
Бога спросить: «Почему?..»
Может быть, просто теперь понимаю
Горе-соседа, прожившего с краю,
Что ни во что не встревал.
Мы бунтовали, дерзали, кипели…
Бунты подавлены… Смолкли свирели.
Стяг на флагштоке не ал…
Прежнее —вымарать?.. Предки — не правы?
Мы — незаконные дети державы,
Что обратилась во тлен?..
Так получилось?.. А что еще будет?
Наших героев за подвиги судит
Время плевков и измен.
Время бесовское… Сняты портреты…
Где же вы нынче — вожди и поэты?
Недругам льется елей.
О, воспевание лжи и увечий! —
Разве воспетый порок человечий
Сделает души светлей?
Лампа прикручена… Дело за малым —
Зябкие плечи прикрыть одеялом,
Вспомнить, что чай на столе…
И возмечтать — вдруг такое случится:
Кто-то средь полночи в дверь постучится,
С ним порыдаем во мгле…
***
Пальцы нервны, очи сини,
Все не сладится никак.
Эта дама в кринолине
Любит греческий коньяк.
Впрочем, время кринолинов
Отсияло и ушло.
Просто дама в платье длинном,
Просто сердцу тяжело.
Просто птицы прокричали,
Что минувшего — не жаль…
Преломляется в бокале
Золотистая печаль.
Что за время?! Божья светы!
Кто все это сохранит—
Полонезы, менуэты,
Трепет шелковых ланит?..
Все ушло… Стекает немо
Посреди небесных сфер
Перевернутое небо
В опрокинутый фужер.
***
Меня осенило, что осень…
Что ива зачахла не зря,
Что сумрак вдвойне богоносен
В багряном конце сентября.
Хоть где-то за рощею дальней
Несмело пропел соловей,
Но нету той песни печальней,
И нет той печали светлей.
А следом, над мокнущим полем,
Роняют опять журавли
Извечную музыку боли
На вечные раны земли.
И снова небес поволока,
И снова промокшая даль…
О, Господи! Как одиноко…
Лишь ветер…
Простор…
И печаль…
***
Всё возвращается опять:
Слова… И образы… И звуки…
Волос волнующая прядь
И женский облик бледнорукий.
И непонятно почему,
В минуту вещего прозренья,
Сквозь эту суетную тьму
Нисходит белое свеченье…
***
Алесю Маковскому
Ненастный месяц март… Пустяшная погода.
Ни плакать, ни писать, ни думать не хочу.
И папы рядом нет почти уже полгода,
И завтрашний маршрут — в аптеку да к врачу…
А жизнь течет скучней, хоть вроде все обычно.
Привычные дела в привычной спешке дней.
Вчера — ого, какой! — начальник самолично
Мне руку протянул… Теперь еще скучней.
Всё видишь в пелене… Туманно… Нереально…
Неясные слова… Размытые черты…
В столичной кутерьме душа, патриархальна,
Бесплодно суетясь, страшится суеты.
По чарочке?.. Но пост идет уже неделю,
В такие дни грешат мерзавцы да попы…
А снегу? — не сойдет, пожалуй, и к апрелю,
В метели фонари почти полуслепы.
За что-то на людей обиделась природа…
Попробуй, календарь с тоски перепиши…
Обычный месяц март… Обычная погода.
Обычная печаль обугленной души…
***
Страсть была, но не было любви,
А любовь пришла уже без страсти,
Грезилось: «Ты только позови…»
Позвала… Душой прийти не властен.
В небе свет пока что не погас,
Но страшны отрезки временные.
Неужели это все про нас —
Мы уже и в зеркале иные.
Я уже и взглядом постарел
Да и ты зрачками постарела…
Ты пришла… Я этого ль хотел?..
Я пришел… Ты этого ль хотела?
Сморщен лоб… Морщинится рука.
Множество борозд на тощей вые…
И глядят два жалких старика
На свои мечтанья молодые…
***
Казните всех, кто против казни смертной,
Отправьте богохульников на крест…
Нас тучи… Мы—бессмертны… Мы —несметны…
И в нас — охота к перемене мест.
Мы в дом войдем…
Мы спросим: «Кто здесь ропщет?..»
Хозяин кто? — Хозяина к стене!
И, свет дробя, штыка тяжелый росчерк
Вполне заменит истину, вполне…
О чем вы там? О вечном?.. О любимом?..
Вот и любите вечную печаль!
Всё остальное — дымом станет, дымом,
А дыма никому уже не жаль.
Седлать коней!.. Вперед!.. Назад не ждите…
Под горлом — страх, а в душах — волчья сыть.
Кто против смертной казни — тех казните
Так, чтоб живущим расхотелось жить…
***
Бредешь… И в зрачках твоих — мука…
Под галочий вечный галдеж
Ты, может, протянешь мне руку,
А, может быть, мимо пройдешь…
Как знать… Но, кляня непогоду,
Мне думать, бредя напрямки:
За что же ты руку мне подал?..
За что мне не подал руки?..
***
И люблю… И боюсь…
И смеюсь…
И рыдаю над теми,
Кто, страдая, не выжил
средь этих унылых широт.
Просто в омут нырнул…
Просто канул в промозглую темень…
Просто — веря, что умер! —
на этих просторах живет.
И когда в полумгле
всё скрипит полувысохший тополь,
Легкокрылую сойку
единственной веткой держа,
Слышу гуннов забытых
тяжелый и мертвенный топот,
И всё жду,
что ордынец
вдруг вынырнет из камыша.
И начнут они жечь,
что еще на Руси не сгорело,
И руины соборов
в руины руин превращать…
Будут плети свистать,
и плененные женское тело,
Ту любовь ненавидя,
начнет им любовь отдавать…
Что-то ухнет в ночи…
Пропоют о своем половицы…
И, как будто с похмелья,
я в черной ночи подхвачусь.
И понять не смогу —
если всё это только мне снится,
Почему так печальна
пресветлая девица-Русь?
Почему же и днем
Путь-дороженьку шарю на ощупь,
В обмелевшей запруде
давно зацветает вода?..
Только сизая хмарь…
Новых гуннов тяжелая поступь…
Да раскисший проселок,
который ведет в никуда…
***
Как тревожен пейзаж,
Как понуро вдали заоконье!
Все мы – блудные дети,
Чьи головы меч не сечет.
Вон уселись грачи
На чернёно-серебряной кроне, –
Только б видеть и видеть,
А все остальное – не в счет.
Две исконных беды
На Руси – дураки и дороги.
Дураков прибывает,
А умным – дорога в острог…
Не могу, когда лгут,
Что душою терзались о Боге,
Позабыв, как недавно глумились:
«Вранье этот Бог…»
И в душе запеклась,
Будто кровь на обветренной ране,
Вековая обида
За этот забытый народ,
За того мужичка,
Что с получки ночует в бурьяне,
И все шарит бутылку…
А все остальное – не в счет.
Как он ловок
Венец за венцом возводить колокольно,
Как он любит по-старому мерить –
Верста да аршин!..
А поранится: «Больно, Михеич?» –
Ответит: «Не больно…»
Все не больно – и нажил не больно
До самых седин.
Он доволен житьем,
Хоть мерцает в зрачках укоризна:
«Кто заступник народный?..
Чего он опять не идет?..»
Изменяется все…
Пусть останется только Отчизна,
Да смурной мужичонка…
А все остальное — не в счет.
***
На большую печаль
мне Отчизна ответит печалью,
На рыданье ответит стократным рыданьем она…
Что-то тихо сверкнет
над промозглой, измученной далью,
Дальний гром прогремит…
И опять тишина, тишина…
Вскрикнет робкий кулик
над своим безымянным болотом,
Скрипнет ржавая дичка в холодном, забытом саду…
И листву подгребет
ветер к старым, забитым воротам,
Где замок побуревший
с висящим ключом не в ладу.
Кто-то мимо пройдет,
но сюда не свернет с первопутка,
Где-то вспыхнет фонарик, чтоб снова погаснуть в ночи.
Да над черной запрудой
вспорхнет одинокая утка,
И о чем-то далеком,
о чем-то своем прокричит.
И стоишь посреди
позабытого Богом простора,
И гадаешь — когда же Всевышний припомнит о нас?
Может, скоро?.. Но небо
опять повторяет: «Не скоро…»,
И не можешь заплакать,
хоть катятся слезы из глаз…
***
Еще не стемнело…
И можно немного пройтись
Вдоль влажной лощины
по серо-зеленому полю.
Недоля струится отсюда
в небесную высь,
А высь переходит
В безбрежную эту недолю.
И чтоб надышаться,
здесь нужно дышать и дышать,
Стараясь запомнить,
как стонут забытые травы.
И чуять — струится
в безмерную даль благодать,
А в той благодати —
Безмерная доля отравы.
Есть только мгновенье…
А суток и вечности нет…
Мгновенье к мгновению —
вот и дорога к прозренью.
О свет мой вечерний,
туманный бледнеющий свет,
Для белого света ты тоже
Подобен мгновенью.
Ведь скоро над полем
неярко засветит звезда.
Пора возвращаться…
Невидною стала дорога.
Пусть что-то осталось…
Но что-то ушло навсегда…
И так же далёко
До истины…
Сути…
И Бога…
***
Женщины, которых разлюбил,
Мне порою грезятся ночами,
С робкими и верными очами —
Женщины, которых разлюбил.
Я их всех оставил… Но они
Никогда меня не оставляли,
Появляясь в дни моей печали
И в другие горестные дни.
Женщины, которых разлюбил,
Мне зачем-то изредка звонили,
Никогда вернуться не молили
Женщины, которых разлюбил.
С расстоянья ближе становясь,
Все мои терзанья разделяя…
Появлялась женщина другая,
Обрывала вспомненную связь.
Женщины, которых разлюбил,
Мне и это, кажется, прощали.
До смерти разлюбятся едва ли
Женщины, которых разлюбил.
***
Я начинаю забывать,
Как багрецом пылают клены,
А ты стоишь средь них, влюбленный,
В зрачки вбирая благодать.
Я начинаю забывать
Парчи небесное шуршанье
И робкой девочки дыханье,
Что не посмел поцеловать.
Я начинаю забывать,
Как в душу проникают звуки,
Как умирая от разлуки,
Не можешь даже зарыдать.
Я начинаю… Только вновь
Найдешь себя в теснине комнат,
Печаль с влюбленностью не помня,
А помня горе и любовь.
***
…Так зачем говорить про напрасное чудо прозренья,
Про осколки созвездий, застрявшие в тающем льду,
Если нету прощенья… Я знаю — мне нету прощенья,
И под зыбкие кроны я больше уже не приду?
Что копилось в душе, то осталось в снегах ноздреватых,
Что забылось — забыто, что просто ушло в никуда…
И — распят на ветру — среди тысяч невинно распятых,
Ты кропишься водой, и не знаешь, что это вода.
Заскорузлой душе даже этого кажется много,
Что ей серое небо и долгий грачиный галдеж,
Коль ответили все — от убогой гадалки до Бога,
Что под зыбкие кроны ты больше уже не придешь?
Будет просто гонять шалый ветер траву перекатом,
Будет в омуте черном обманчиво булькать вода,
Будет давняя боль ночевать на диване несмятом,
Будет черная кровь запекаться у впалого рта…
И услышит в ночи только старый бобыль одичалый,
Что не спит и всё шепчет молитвы всю ночь напролет,
Как с котомкой бродил непонятный, расхристанный малый,
И всё мямлил под нос, что он больше сюда не придет…
***
Писать стихи,
пить водку,
верить в Бога…
И Родиной измученной болеть…
Одна поэту русскому дорога —
Чуток сверкнуть
и рано отгореть.
А отгоришь,
не понят и не признан,
Останутся худые башмаки,
Пустой стакан,
забытая Отчизна,
Божественность
нечитанной строки…
***
Снова мокрый декабрь… Очертанья не резки…
Тьма во тьму переходит, что хуже всего.
Я не знаю, курил или нет Достоевский,
Но вон тот, с сигаретой, похож на него.
Так же худ… И замызганный плащ долгополый,
Не к сезону одетый, изрядно помят.
Он в трамвай дребезжащий шагнет возле школы,
На прохожих метнув с сумасшедшинкой взгляд.
Что с того? Те же тени на стеклах оконных,
Та же морось… И те же шаги за спиной.
Но теперь на «униженных» и «оскорбленных»*
Все прохожие делятся в дымке сквозной…
*«Униженные и оскорбленные» — роман Ф.М.Достоевского
***
Обычные дела – работа есть работа…
Привычные звонки, привычный в горле ком.
Пока не озарит немыслимое что-то,
Пока не оглушит тревожным шепотком.
Скомкаются дела… И съежится дыханье.
И палец на стекле неясное чертит.
Всё светлое в душе попросит воздаянья,
И хлынет свет в зрачки, тревожен и сердит.
Напрасно говорят о том, что время лечит –
Припомнится… Прижмет предательский порыв…
И речи для тебя совсем уже не речи, —
Себе бы все сказать, себя оговорив.
Но это отойдет… Как всплеск, как дуновенье…
Помучит, поболит… А через полчаса
Останутся в душе лишь «чудное мгновенье»,
Да женщин дорогих чужие голоса.
***
И предо мною люди в белом
Поставят бледную свечу.
Александр Блок
Снега или снеги? Теней вереницы…
Неузнанной птицы медлительный лёт…
В такие часы – лишь рыдать да молиться,
Но губы не шепчут, слеза не течет.
Неровная стёжка… То кочка, то яма.
И томик под мышкою… В бренности дней
Я тоже придумал Прекрасную Даму –
Еще не известно, какая чудней.
Как долго до этого строчки молчали,
Душа обмелела до самого дна…
Я тоже послал бы ей розу в бокале,
Но роза моя ей совсем не нужна.
Бокал разобью… Отложу полотенце,
Не помня – родился какого числа?..
Я тоже бы принял чужого младенца,
Когда бы младенца она принесла.
А приняв бы – понял, что время не лечит,
Изранит, а после – кричи не кричи,
Хоть кто-то всё носит мне бледные свечи,
А после до хрипа рыдает в ночи…
***
День солнечно светел, но есть увяданья печать
В чуть никнущих кронах, где в гнезда свилась укоризна.
Неужто Отчизна дана, чтоб над нею стонать,
Неужто без стонов Отчизна – уже не Отчизна?
Зеленые вспышки пронзают полночную хмарь,
В моей Беларуси о них говорят «бліскавіцы».
И что-то тревожит, как предка тревожило встарь,
И выглядит дивно, хоть нечему, вроде, дивиться.
Всё спутало время… У времени странный отсчет –
Его понимают лишь старцы да малые дети:
Грачи прилетели… А им уже скоро в отлет…
Ребенок родился, чтоб юность свою не заметить.
Вот так и ведется… Так истинно… Так испокон.
Я тихую тайну в душе заскорузлой лелею,
Чтоб голос Отчизны услышать сквозь сумрак времен,
И, охнув, уйти навсегда, незамеченным ею…
Мне очень понравилось стихотворение
«Женщины, которых разлюбил»
Леонид Зуборев