Новый вариант «Чапаева»

Связанные статьи

Коротенькое письмо любимой женщине

Апрель 12, 2019

Мимо сада с музыкой…

Декабрь 27, 2018

Песня-юбиляр

Ноябрь 12, 2018

Сколько раз той рекой величавой
без друзей, выбиваясь из сил,
к нам на помощь, Василий Иваныч,
ты, обложенный пулями, плыл.
Евгений Евтушенко

В этой истории столкнулись две непростые судьбы. В начале шестидесятых годов всё большее раздражение власть предержащих вызывала гражданская и творческая дерзость Евгения Евтушенко.

 

Известно, какую бурную и неоднозначную общественную и официозную реакцию вызвал его «Бабий яр», да ещё вскоре положенный на музыку Д. Шостаковичем, затем решительный отпор купеческим окрикам Н. С. Хрущёва на его встрече с творческой интеллигенцией, и, наконец, изданная в Париже автобиография, с недопустимой по советским канонам откровенностью вскрывавшая многие пороки развитого социализма. Так накопился материал для широко развернувшейся травли поэта- c письмами колхозниц в «Правду» и митингами на предприятиях и в учебных заведениях.

Я тогда учился в музыкальном училище и помню, как один из выступавших на таком собрании ужаснулся: «Это измена! Эта автобиография будет переведена на все капиталистические языки!» В разгар этого шабаша состоялся авторский вечер отца в одном из самых престижных залов Москвы — в Политехе, как его тогда называли. Когда в числе прочих соавторов-поэтов композитор пригласил на концерт Евтушенко, тот был до такой степени затравлен, что вообще не хотел показываться на людях, и, вынужденный принять папино приглашение, попытался спрятаться в самом верхнем ряду амфитеатра. Однако после успешного исполнения песни «В нашем городе дождь» отец представил его, и это вызвало оглушительную овацию. Евгений Александрович как-то мрачно и наспех поклонился, но зрители не унимались. И тогда на сцену выскочил директор зала и тихо сказал: «Эдуард Савельевич, у меня нет таких указаний, что Евтушенко разрешено выступать!» Но тот ни выступать, ни вообще отвлекать внимание на себя и не собирался, концерт вскоре был продолжен и успешно завершён, а на следующий день Эдуард Колмановский был вызван в ЦК и получил взбучку за «демонстрацию» Евтушенко. Однако на вопрос: «В чём конкретно состоит моя ошибка?» он никакого ответа не получил. И вообще за всей этой кампанией проглядывала полная растерянность от самой головы. Видно, Хрущёву хватило позора, которым он покрыл себя в истории с Пастернаком.

Против Евтушенко не было принято никаких административных мер, но в такой ситуации уже и не нужно было официальных запретов. И тут кое-кому пришлось задуматься: можно ли было в полной мере перекрыть кислород автору стихов песни «Хотят ли русские войны?», без которой до этого не обходился ни один правительственный концерт? Начались затяжные маневры по перевоспитанию белой вороны. Евтушенко по очереди вызывали на проработку секретарь ЦК по идеологии Ильичёв и помощник Хрущёва Лебедев, требовали покаянных писем или на худой конец стихов. И хотя его поэму «Опять на станции Зима» разрешили напечатать в «Юности», власти не признали её актом осознания ошибок, поскольку поэт ограничился лишь описанием своей ситуации: «…покрытый пылью Англий, Франций и пылью слухов обо мне и — буду прям — не на коне». Лебедев спрашивал: «И где тут преданность партии?» И даже «Братская ГЭС», имевшая огромный резонанс и впоследствии ставшая канонической, не сняла опалы с крамольника. Думаю, что не без задней мысли к редактированию поэмы был привлечён Ярослав Смеляков, в своё время достаточно отсидевший и потому пуганный советской властью.

Евгений Евтушенко сцепился с ним в борьбе за основную мысль поэмы, высказанной в монологе гидростроителя Карцева : «С отцовской правдой против лжи отцов!» Впрочем, может быть, Смеляков и был прав — это не прошло бы Главлит, поэма вообще не была бы опубликована. Так она и вышла с искалеченной строчкой («с отцовской правдой против подлецов»), которая, потеряв остроту главной мысли автора, превратилась в абсолютно расхожую. Тем не менее, поэма не была признана актом покаяния или признанием в любви к партии — там действительно ничего этого не было.

Накал возмущения к тому времени у властей поубавился, и «Братскую ГЭС» покусывали в СМИ довольно вяло. Помню, как Е. Е. огорчился, когда один знатный рабочий, Герой Социалистического Труда, с которым они приятельствовали, сначала позвонил и сказал: «Женя, спасибо тебе, первый раз всплакнул над стихами на такую тему!», а потом появилась его же заметка в центральной прессе о советской литературе с таким пассажем: «Очень хорошо, что Евтушенко обратился к такой теме, как «Братская ГЭС», но жаль, что поэма у него просто не получилась…»

Е.Е. Не осуждал его: «Мы же не знаем, что ему обо мне наговорили». А функционеры от искусства всё ещё пребывали в растерянности. Перед каждым писательским сборищем руководители этого творческого союза не гнушались звонком, скажем, маме Евтушенко, чтобы выведать, с кем он встречается и как в соответствии с этим вести очередной пленум.

Но как же получилось, что в скором времени это идиотское «эмбарго» на Евтушенко было полностью отменено, и он стал полноценно печататься и концертировать?

Чтобы это понять, надо обратиться к судьбе другого не менее яркого представителя советского искусства. Борис Бабочкин был выдающимся русским актёром, режиссёром и педагогом, развивавшем традиции Малого театра. Он был неподражаем, прежде всего, в русской классике. Но об этом знали в основном московские театралы. Для всего остального населения СССР он навсегда остался только Чапаевым, который стал для него и звёздным часом, и крестом. Этот образ так прирос к артисту, что его практически уже не могли снимать в других ролях, да и на концертной эстраде Чапаеву делать было нечего, а другой ипостасью Бабочкин, должно быть, боялся разочаровать публику. И вот кому-то из высокого начальства пришло в голову привлечь артиста к участию в правительственном концерте после очередного партийного то ли съезда, то ли пленума — точнее не помню. Зато помню, что это происходило в то самое, смутное для Евтушенко время. Мне неизвестно, кто придумал выход из сложного положения, в которое попал великий артист, который не мог ни отказаться, ни разочаровать зрителя, сбросив с себя чапаевскую папаху, ни рискнуть вообще провалиться, -но с этим единственно возможным решением нельзя было не согласиться даже отчаянному перестраховщику-Бабочкин прочёл стихотворение Евтушенко «Новый вариант «Чапаева»! Идея была блистательной ещё и потому, что эти, пусть и не новые, но необыкновенно страстные стихи относились не только к Василию Ивановичу, но и к фильму, то есть имели к артисту максимально прямое отношение. И, конечно же, Бабочкин читал с необыкновенным подъёмом, и успех имел просто феерический.

И после того, как по телевидению показали всех партийных вождей, с восторгом скандирующих стихам Евтушенко, оружие из рук его преследователей было выбито. Правда, только до оккупации Чехословакии и появления стихов «Танки идут по Праге»…

 

Фото из архива автора.