Барабанщик улыбнулся гитаристу, хотя мог видеть только его спину. Полускрытая улыбка на мгновение нарушила его концентрацию, в то время как он отстукивал такты на малых барабанах. Затем он резко повернулся всем туловищем и откорректировал удары, после чего мышцы его лица мгновенно расслабились. Он небрежно кивнул органисту.
Резкие движения барабанщика были направлены сверху вниз как бы сквозь ускоряющиеся с каждым мгновением удары „Sneakers on a rooster“. Его улыбка выглядела всё более гротескной, как у комика из немого кино. Потом зазвучал „Alabama train“, и гитарист, наконец, получил возможность для демонстрации своего зазубренного соло. Он стоял прямо в центре рампы и иногда откидывался настолько далеко назад, что невольно опирался на свою плоскую ортопедическую обувь. И казалось, будто он каким-то чудом висит в воздухе и держится только за гитару. Когда он пел, то одновременно как бы вглядывался в зал полузакрытыми глазами.
Бар располагался на четвертом этаже, и когда я следовал за взглядом гитариста, то смотрел сквозь публику через панорамное окно далеко за пределы ночного неба, где время от времени мелькали разноцветные огни самолётов. Мне никогда не удавалось представить, что там, высоко в небесах, сидят люди, зажатые в своих креслах, возможно, именно в эту секунду держа в руках иллюстрированный журнал или просто дремля.
Группа заиграла hard-rock, версию HonkyTonkin. Мощные каскады органа на первом плане все же не могли снизить темп до более низкого, но сделали песню более гармоничной и мелодичной. Я слышал от друзей, что гитарист был одновременно и владельцем клуба и что он играл каждый вечер с другими музыкантами. В самом начале концерта он подмигнул мне как старому знакомому. Может быть, просто принял меня за кого-то другого. Или это просто игра моего воображения.
До начала выступления я немного выпил, но пока не ощущал действия алкоголя. Потом мы пошли поесть, и я продолжил пить далее, медленно и без спешки. Мы были измучены жарой и всю вторую половину дня колесили на авто по городу, потому что ходить пешком в раскаленном воздухе пустыни были слишком тяжело. Жара затрудняла дыхание. Город лежал в плоской долине, окруженной редкой горной цепью. Все улицы были окаймлены очень высокими и стройными пальмами, а дома располагались настолько далеко от тротуара, что выглядели маленькими и неказистыми.
Вечером мы быстро прошлись вдоль улицы в поисках подходящего ресторана и вскоре определились с выбором, потому что уже начали сильно потеть. Столики на террасе перед рестораном опрыскивались водой из сотен миниатюрных распылителей. Мы сидели за пеленой этого белесого тумана и смотрели на тротуар. Прямо напротив был музыкальный клуб. Уличный свет отражался в мельчайших капельках, и нам нисколько не мешало то, что оба мы молчали из-за громкого гула распылителей.
Гитарист объявил перерыв и подмигнул ресторанной толпе как старым друзьям. Я продвинулся поглубже в слишком глубоком круглом кресле. Сейчас мы поговорим, подумал я. Худшее уже позади. Говорить и спорить, как и раньше, а затем почти всегда приходит примирение. Бутылка была пуста, но наш официант стоял у бара и болтал с боссом.
— Девушки всегда ревнуют нас к бутылкам, быстро сказал я ей и одновременно подмигнул в направлении бара.
— Может быть, ты и прав.
Она задумалась. Я снова попытался поудобнее устроиться в огромном неуклюжем кресле. Подошёл официант с двумя новыми бутылками, и мы с ней чокнулись звенящей тарой.
Но каждый раз, когда мне удавалось её почти забыть, она говорила протяжно и размеренно, будто подчёркивая каждое слово: «Я ведь тебя тоже забываю».
Перевод с немецкого языка Аллы Роско.
Литературная редакция В. Ш.
.