Русско-немецкий интернет-журнал inter-focus.de Русско-немецкий информационно-аналитический и литературно-художественный журнал
Связанные статьи
ВАЛЕНТИНА КОРКОРАН (АНГЛИЯ) Родилась на юге Украины. Постинститутские годы провела в городе, который однажды заманив, не выпускает из своих объятий – Львове. Вырвалась… В Лондоне уже почти 20 лет. В 2007 году на 5-ом международном фестивале «Пушкин в Британии» стала победительницей в конкурсе короткого рассказа. Автор книги «И на том спасибо…». Вице-президент APIA, председатель литературного клуба APIA. Считает, что Шолом-Алейхем был прав: «Каждый человек может быть писателем. Бери перо и пиши! Но с другой стороны, не всякий должен браться за перо». За перо не берется, ввиду отсутствия оного, стучит по клавиатуре.
ОТ АЛЬФЫ ДО ОМЕГИ
– Э-т-т-о что такое?!
– Что?
– Что это такое, я тебя спрашиваю?! – Физрук энергично тыкал пальцем в мою метрику. На обратной стороне свидетельства о рождении было выведено красивым каллиграфическим почерком: Раба Божия Валентина приняла обряд крещения… (такого-то числа, в такой-то церкви).
– Красиво.
– Что красиво?! – лицо физрука побагровело.
– Красиво написано. Я так не умею. И чернила коричневые… – Я ещё не успела переварить смысл написанного. Как же я не обратила внимания на это? Физрук велел принести метрику, я взяла у мамы и принесла. А буквы, как балерины, подпрыгнули, закрутились, взмахнули ручками-ножками и опустились на мою метрику.
– Ну, что тут скажешь?.. А вы чего столпились?!
Пятый «Б» прекратил беготню по спортзалу и обступил нас кольцом.
– Ой, умру со смеху! – заголосил Женька. В классе он сидел сзади и был тайно влюблён (мне кажется) в меня. – Раба Божия Валентина.
– Молчать! Всем делать разминку! А ты – за мной!
«К директору», – подумала я и была права.
Директор грузно сидел в кресле. Вид усталый. Даже первоклассники знали, что он собирается на пенсию. Директор изучил мою метрику, покачал головой сверху вниз, затем слева направо и уныло сказал физруку:
– Пётр Петрович, с этим к завучу, пожалуйста.
Завуч сказал:
– Н-да… Скажи отцу, пусть зайдёт ко мне.
– Папа, завуч просил зайти.
– Зачем?
– Меня посылают на областную олимпиаду.
– По физике?
«Какая физика?» – хмыкнув, подумала я, но вслух сказала:
– Нет, по физкультуре. Я же бегаю лучше всех. Ну и… просили принести метрику…
Дома разразился грандиозный скандал.
– Как ты могла? – возмущался отец, обращаясь к матери. – Я же руководитель солидной организации!..
– Не кричи на меня.
– Я же коммунист, я же председатель родительского комитета школы!..
– Не кричи на меня.
– Это же пережиток прошлого! И вдруг, оказывается… Ты же знала, знала!.. Почему не сказала?!
Я стояла под дверью и, затаив дыхание, подслушивала.
– Это тёща твоя! – теперь мама перешла на крик.
– Тёща ещё получит!
– Ты что, не помнишь то лето, когда Валя была больна, почти при смерти? Тогда решили, что только одно может спасти её… Вот и окрестили. Я не думала, что…
– Моя дочь – крещённая!
– Я не думала, что так получится с метрикой.
«Когда это я была при смерти?.. Не помню… Да и вообще я тут причем. Меня ведь не спрашивали перед тем, как крестить…» – Меня больше волновало, не достанется ли мне?
«Какой позор! – Я красным ластиком тёрла обратную сторону метрики. – На всю школу! Раба Божия!..»
Ещё труднее оказалось подобрать цвет – салатовый (карандаша такого цвета у меня не оказалось), чтобы закрасить пятно. Я накрошила немного пудры с жёлтого карандашного грифеля, немного с зелёного, растерла пальчиком и осторожно помазала то место на метрике, где батюшка так старательно приложил руку: «Где он научился так красиво писать?» В общем, получилось неплохо, но всё равно видно.
«Будут спрашивать, придётся врать, – соображала я. – Ну, упало на пол, а там… ну, в общем, пятно… пришлось вытереть».
Помню, что зачёт по научному атеизму в институте сдала с первого захода. С бабушкой устраивала бесконечные споры, научно (как учили в институте) доказывая, что Бога нет. Бабушка оспаривала, крестилась и что-то шептала при этом. «Бабушка, где ты теперь? Если слышишь, прости меня, глупую!..»
Когда я впервые робко перекрестилась? Не помню. Три пальца вместе: лоб – живот…
– Сначала правое плечо, затем левое, – говорила мама. – Не перепутай!
– Почему правое?
– За правым – Ангел-хранитель.
Разглядываю крестик под лупой, чтобы ничего не упустить. Оловянный, слегка потемневший (мама много лет хранила в сундуке, припрятав от глаз людских и отцовских). На крестике распятие – Иисус Христос. Слева – возле правого плеча – «альфа», справа – «омега». Первая и последняя буквы греческого алфавита. Жизнь, прожитая от «альфы» до «омеги» (я позже где-то вычитала).
Когда захожу в церковь, три пальца правой руки, сложенные вместе, двигаются автоматически: лоб – живот – правое плечо – левое.
Зря я стерла запись на метрике. Восстановить бы… А каллиграфия!.. Это же надо научиться так красиво писать! И потом, то коричневых чернил не могу найти, то пера остро-заточенного нет, то времени… А время коварно и незаметно куда-то мчится. И всё мимо меня, и всё ближе к моей «омеге».
ЯБЛОКИ ЗДЕСЬ НЕ ЕДЯТ
Случилось это в Лондоне, на станции Кингз Кросс.
В Лондоне я два месяца и впервые в этом районе.
Стою на пятачке возле входа в метро, ожидаю подругу и ем яблоко. Начинает темнеть. Уже и яблоко доедаю, а подруги всё нет. Оглядываюсь по сторонам. Подходит маленький мужчина средних лет и спрашивает: «Есть ли у меня свободное время. Отвечаю: «Извините, нет». Дальше кручусь-верчусь во все стороны. По диагонали от меня высокая башня с часами. Напротив, через дорогу – вокзал, а рядом со мной прохаживается девушка в юбке, что сразу и не поймешь – то ли это юбка такая короткая, то ли это широкий пояс. Подруги всё нет и нет. Начинаю нервничать. Снова подходит тот же мужчина и спрашивает: «Не желаю ли я выпить кофе?» На ломанном английском объясняю: «Времени нет, кофе не хочу, ожидаю подругу – извините». Не хватало ещё со всякими коротышками кофе пить.
Вдруг кто-то легонько трогает меня за руку. Оборачиваюсь. Передо мной огромная копна чего-то, что трудно назвать волосами. Лицо усеяно-утыкано серебряными серёжками, кольцами, штырьками. Несколько пар штанов, разорванных от колен вниз, и в живописных заплатках. Через плечо – клетчатое одеяло. И на фоне всего этого огромные бесшабашно-лукавые глаза.
– Если пришла работать – работай. Если нет – уходи.
Я не сразу поняла его. Вернее, я просто не слышала сказанного – я смотрела, широко открыв глаза – передо мной было произведение улично-бомжевого искусства.
– Пришла работать – работай. Нет – уходи, – повторил он.
– Почему? – я наконец-то включилась.
– Видишь, сколько видеокамер вокруг?
– Вижу.
– Видишь, сколько полицейских?.. Вон два идут, вот два… – он смело тыкал пальцем по сторонам.
– Вижу.
– Ты уже на примете.
– Почему?
– Яблоки здесь не едят. Это рабочее место проституток.
Он лукаво улыбнулся, подмигнул мне и ушел гордой походкой хозяина жизни.
Я, не дождавшись подруги, покинула это любопытное место с улыбкой. По ходу размышляла: это ведь не вина Евы, которая соблазнила Адама яблоком, что привело к падению человечества. Но ведь что-то связывает мужчину и яблоко?..
СМЕРТЬ БЕЛКИ
В саду умирала белка. Я поняла это не сразу.
Субботнее утро. Утро в субботу начинается в десять. Муж на работе. Медленно открыла глаза, медленно встала, по-утреннему медленно и бесцельно заглянула во все комнаты. Приготовила кофе по-турецки и вышла в сад.
Редкие минуты. Блаженство. Счастье могло быть абсолютным, если бы не мохнатый шмель, который кружил надо мной. Я не шевелилась, и молча уговаривала его: уходи, улетай. Не думай, что моя нечесаная и взлохмаченная голова – душистый хмель. Улетел.
В общем, утро было чудесное. Над головой висело чистое голубое небо – такая редкость в Лондоне. На лужайке сидели две маленькие птички, похожие на зарянок, и о чем-то переговаривались. Я пила кофе и лениво осматривала сад-лужайку. Что может омрачить такой день?
В углу – куст серебристой полыни, а под ним что-то серое. Белка! Не может быть! Точно – наша белка! Белка, которая обычно шарахается от любого щелчка, улеглась под кустом и спокойно лежит. Те же два белых пятна на голове, похожие на залысины, как у Ленина. Так я хотела и назвать её. Но муж сказал, что, между прочим, белка не он – а она. И вообще, больше смахивает на исландскую певицу Бъёрк. Я удивилась: когда это он успел найти различие между «он» и «она»? Лично я поняла, когда увидела белку беременной. Каждый раз звать: Бъёрк, Бъёрк!.. – язык можно сломать. Лучше Баська.
* * *
Не знаю, как долго она живет здесь. Лично я – пять лет. Первый год присматривались друг к другу: я из-за занавески; она сидя на заборе. Белка обосновала дом-гнездо на чердаке. Муж показал мне дыру-лазейку. Видимо это её парадный выход в сад.
– Баська, Баська!.. – негромко позвала я
Никакой реакции. Хвост завален набок. Слабый ветерок играет в шерсти.
Я привыкла к белке. Она стала частью сада и моей жизни. Но – если честно – немного побаивалась её. Муж виноват. Как-то он сказал:
– Острожно: это не белка! Это оборотень!.. Укусит – заболеешь. Белка-крыса. Цвет у неё не тот.
– Ну и что?!
– Должен быть рыжий.
– Не хочет она быть рыжей. Ей серый больше к лицу. Мне тоже.
– Может это даже диверсия со стороны американцев!.. – настаивал муж.
– Опять ты за своё!.. – огрызнулась я. – Белка это!
–…А может и со стороны русских? – не унимался муж.
– Русские белки рыжие! – я умышленно громко стукнула чашкой о блюдце. Белка-диверсантка не пошевелилась. – «Странно. Неужели?..»
Пару недель назад муж вскочил ночью с кровати и полез на чердак.
– Всё, хватит, убью! – сказал он утром.
– Когда?
– Не тебя. Баську твою.
– Она беременна.
Муж явно был не в духе. Отодвинул чашку, начал жестикулировать и доказывать, какой вред приносит белка. Все погрызла на чердаке, соседи жалуются, по ночам шум-гам, скоро начнет грызть деревянный корпус семейной реликвии – машинки «Зингер», которая, между прочим, изготовлена в девятнадцатом веке.
«Видела я «Зингер». Белка грызть не станет: в пыли, в паутине, замасленая-замусоленая. Я бы тоже не стала. А вот шить попробую, – подумала я. – Они же, эти «Зингеры» – вечные».
К концу недели приехал из Уэльса Дэйв – брат мужа. В руках новенькое, сияющее ружьё-двухстволка.
Я ахнула и начала суетиться. Как бы между прочим поинтересовалась: есть разрешение на пользование оружием? Предложила поехать на озеро или в музей «Имперских войн», куда муж давно собирался. Получила отказ. Я поняла: всё бесполезно – в них проснулся древний инстинкт мужчины-воина.
Они в сад, на разведку. Я за ними.
Муж иностранец. Вернее, я иностранка, он парень местный, британский.
Я люблю мужа. Но мы не только из двух разных стран, – мы из двух разных миров. Я устала от бесконечных, доходящих до развода споров на тему: «Какой народ лучше: русский или английский?» Хотя сама же и начинаю. А ещё я не могу избавиться от назойливой привычки всё загадывать. Перехожу дорогу: «Если успею проскочить перед зелёным «Рено» – получу письмо. Если убьют белку – разведемся. Чёрт с ним, с паспортом». А сама внимательно прочесывала глазами сад. Где же она?
Ситуация в саду накалялась. Охотники заметили жертву.
Не знаю, что взяло верх: жалость к беременной белке или нежелание разводиться. В тот момент, когда Дэйв начал целиться, я вдруг громко закричала:
– Погода прекрасная сегодня, не так ли?!
Погода была так себе. Белка поняла меня правильно и отскочила в сторону.
Дэйв промазал. Охота не удалась.
* * *
Белка подала признак жизни: подняла курносую морду вверх и снова положила на лапки. Большая чёрно-зелёная муха села ей на нос – никакой реакции. Я подошла ближе, прогнала муху и тихо позвала: «Баська». Она открыла глаза. Я заглянула в них и вздрогнула: точно такое выражение я видела в глазах умирающей бабушки. Вернее никакого выражения – пустота. Серые бездонные круги.
На следующий день я вешале бельё. Соседка занималась тем же.
– Здохла белка! – радостно сообщила она. – Муж бросил её в мусорный бак.
«Умерла…» – подумала я. Подошла к кусту полыни. Клочки серой шерсти запутались в траве. «Царство тебе небесное, Баська…» – мелькнуло в голове, – и задумалась: можно ли так говорить вслед ушедшим белкам?.. Но вышел муж и протянул руку вверх:
– Смотри!
Я подняла голову и ахнула. Мне показалось что на стене два гигантских паука. Подошла ближе и увидела двух маленьких белочек. Они распластались и как будто прилипли к стене.
У одной белые пятна-залысины на голове, а вторая – рыжая. Ура – наша взяла! Время от времени бельчата-паучата по-пластунски перемещали тела в сторону норы-лазейки.
Чтобы не злить мужа, я повесила на лицо равнодушное выражение и сказала:
– Надо же – рыжая…
– Я же говорил – диверсия!.. – бросил муж.
«Сегодня сниму «Зингер» с чердака и куплю орешков…» – подумала я.
УЛЫБКА ДЖОКОНДЫ
Если будете в Париже и услышите язвительное: «До чего дошли британцы! У них теперь в ресторанах дамы рассчитываются!» – это с подачи моего мужа.
Но об этом позже. Сначала о Лувре.
Муж, увидев длиннющую очередь в музей, сказал:
– Это не для меня!
– А Джоконда?
– Скоро обед. Нужно несколько дней, чтобы бегло осмотреть Лувр.
– Одну Джоконду! Обещаю. Одним глазком. Это же…
Уговорила, пообещав называть шедевр «Мона Лиза» как англичане, а не «Джоконда, как величают её французы.
Величайшее в мире произведение было за семью замками и оказалось небольшой картиной (размеры выяснила позже: примерно, семьдесят восемь на пятьдесят три сантиметра). Но не это главное. На репродукциях (я их столько насмотрелась за свою жизнь!) Мона Лиза выглядит лучезарнее и загадочнее. Её ускользающая полуулыбка на репродукциях впечатляет больше. Может пуленепробиваемые стекла толщиной в пять сантиметров скрывают её загадочную улыбку? Наверное, я просто устала. Шутка ли, два часа носиться по Лувру в поисках шедевра?! Перед картиной плотной стеной стояла группа японских туристов. Затаив дыхание, они смотрели на небольшую картину на большой стене. «Наверное, пытаются разгадать загадку, найти тайный код, о котором так много говорят в последнее время?..» – подумала я.
И вдруг мне вспомнилcя «шедевр» дадаистов (были такие модернисты-пересмешники) «Джоконда с усами». Как сдержать смех? Муж уже заметил что-то неладное и стал показывать на часы. Испугавшись, что если рассмеюсь, японские туристы примут меня за сумасшедшую (а кто же, как не сумасшедшая может смеяться, глядя на мировой шедевр?), я развернулась на сто восемьдесят градусов. На стене напротив ещё один шедевр Леонардо «Мадонна в гроте». Огромная картина на всю стену. Вот здесь есть что посмотреть и пропустить через себя. Улыбка ангела исполнена глубокого и не менее загадочного смысла, чем улыбка Джоконды. Радостный человек был Леонардо Да Винчи. Все у него улыбаются.
Ещё час ушёл на то, чтобы выбраться из Лувра.
Время обеденное. Зашли в маленький ресторанчик с видом на Сену. Меню предлагало что-то традиционно французское – лягушачье. Мы с мужем посмотрели друг на друга и прочитали во взглядах: в другой раз. А вот французский луковый суп куда лучше! И омлет с шампиньонами таял во рту. Всё! – для десерта места нет.
По Сене плыл пароход. В открытые двери ресторана волной накатывал французский шансон. А к нему бокал вина и сигарета – вот мой десерт.
– Я ожидала большего от Моны Лизы, – сказала я, поднимая бокал вина.
– Ты ожидала сфотографироваться на её фоне и разослать снимки всем своим знакомым, – тут же ответил муж, который не любит фотографироваться, – но охранник не допустил этого. Вот чего ты ожидала, дорогая.
Накануне у мужа был день рождения.
Я сказала, что дарю ему Париж и этот обед. Муж подумал и сказал, что он и английская корона уже имели Париж в пятнадцатом столетии, поэтому достаточно обеда.
– Ты не романтик. (Это ему за Мону Лизу). Я бы выбрала первое – Париж.
Официант принёс счёт на тарелке.
– В Лондоне новая традиция, – сказал муж, небрежно двигая тарелку со счётом в мою сторону. – Дамы рассчитываются.
Мне показалось, что официант испугался.
– Нет, нет, нет! – запротестовал он.
– О, да, – сказала я и положила на тарелку пятьдесят евро. – Сдачи не надо.
И взгляд, такой спокойный, застывший – вдаль. И улыбка – такая, знаете, полуулыбка, лишь уголки рта подняты. Эх, некому было запечатлеть на полотне. А лет эдак через пятьсот, потомки-эксперты гадали бы: чему это она улыбается? Какая загадка кроется в её улыбке?
ЛЮБЛЮ В ЛОНДОНЕ ДАЖЕ ВОЗДУХ
– Скажите, пожалуйста, – робко спросила Алиса,
зачем вы красите эти розы?
– Понимаете, барышня, нужно было посадить
красные розы, а мы, дураки, посадили белые.
(Льюис Кэрролл, «Алиса в стране чудес».
В 1996 году я пожала лапу любимой собаке и уехала в Лондон. Собака согласилась остаться с моей сестрой, но только на шесть месяцев. Я пообещала обеим, что вернусь, как только закончится срок визы. Собака погибла, сестра вышла замуж. В стране перемены: чёрное стало белым, белое перекрашивалось в чёрное. И я осталась мыть посуду в ливанском ресторане ещё на неопределенный срок.
«Если вы устали от Лондона, то вы устали жить, потому что здесь есть всё, что можно ожидать от жизни», так писал Самюэль Джонсон в 1777 году.
Устала ли я тогда от Лондона? Скорее нет. Надо было выживать и я включила автопилот. Жизнь обозначилась пунктиром: работа-коледж-работа. Кофе на ходу.
Отец в это время выращивал леса на юге Украины. Он научно доказал, что возможно восстановить Гиллею (так древние греки называли северную причерноморскую зону, заросшую сосновыми лесами).
– Я не для того тебе дал образование, чтобы ты мыла посуду в Лондоне, – говорил он мне по телефону. (Я не сказала ему, что получила повышение: администрация ресторана перевела меня этажом выше – в бар. Мыть посуду – куда ни шло, но дочка-барменша!..)
– Надо было мне дать филологическое образование, а не горное, – отвечала я через тысячи верст, – тогда бы я сидела дома и писала с тётей-филологом историю семьи.
– Вы – потерянное поколение, – сказал отец с горечью, и добавил древнюю мудрость: «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен».
С возрастом всё чаще начинаешь оглядываться назад, копаться в корнях. История семьи меня волновала. Хотелось писать об этом. Не хватало знаний: как из океана слов выбрать нужные. Снова учиться. И я вступила в лондонское Литобъединение «Мастер-Класс» Олега Борушко, где до сих пор «наращиваю мышцы», потенциал и умение видеть мир в другом ракурсе. До этого я наблюдала его в объективе теодолита в перевёрнутом виде и в другой системе координат.
С тех пор, как стала выездная-перелётная, люблю самолёты. Любимый маршрут: Лондон-Вена-Львов. Во Львове я 4 года работала экскурсоводом. Каждый раз, как Алиса, удивляюсь чему-нибудь новому в своей стране. С радостью отмечаю, как с каждым годом всё выше тянутся к небу молодые сосны в таврийских степях – дело рук отца.
Отец умер. Но я разговариваю с ним каждый день. Чувствую – он стал моим ангелом-хранителем: помогает сбалансировать жизнь, помогает найти в Лондоне «всё, что можно ожидать от жизни». Теперь я, вслед за классиком повторяю: «Люблю в Лондоне даже воздух».
