В Монреале мы поехали на автобусную экскурсию. Автобус остановился на холме, с которого было видно весь город. Посреди безлюдного холма стоял мороженщик в бандане и на чистом русском языке выкрикивал:
— Кому мороженого?
Мы подошли. Я спросила:
— Почему вы кричите по-русски?
Мороженщик сплюнул в сторону и сказал:
— Захотят – поймут.
— Давно вы здесь?
— Двадцать лет.
— По-французски, наверно, хорошо говорите?
Мороженщик сплюнул еще раз и сказал:
— Вы вообще что? Соображаете? Зачем мне французский? Во французской части Монреаля живет один сброд? Я живу в английской части.
— Так вы по-английски говорите?
— Тоже не говорю. Англоязычные, что ли, лучше? Одни бандиты. Вы вообще знаете, как Канада заселялась? Каторжниками!
— То есть вам здесь плохо?
— А что здесь хорошего?
— А как вы сюда попали?
— Как? Да как все попадают. Мучаюсь тут, блин, с ними двадцать лет. Сброд сбродом!
И он сплюнул еще раз.
А потом крикнул мне вдогонку:
— Да идите вы сразу обратно в автобус. Нечего тут смотреть. Разве это для нас страна? Это для них, козлов! Вот пусть они и смотрят. Купите мороженое и поезжайте назад.
Нет нам с мороженщиком места в этом мире.
Я – еврейка!
Позвонила приятельница, дочь которой готовилась пройти бат-мицву:
— Скажи честно, ведь в глубине души ты настоящая еврейка?
Я сразу спросила:
— Что надо?
— Нужна твоя помощь. Не хватает человека читать благословения. С нашей стороны нужно четверо. Я нашла троих. Соглашайся. Иврита знать не надо. Все будет написано русскими буквами. Только прочитать. Ведь это не противоречит твоим принципам?
Я подумала, что никаких принципов у меня нет, и сказала:
— Хорошо. А когда я получу текст?
— Да в субботу. Мы же приглашены к вам в гости. Заодно и текст занесу.
В субботу она принесла диск, поставила его в проигрыватель, и с диска послышалось мелодичное пение: «Барух ата адонай элохейну мелех хаолам…»
Я спросила:
— Лена, что это?
Лена сказала:
— Это ваш текст.
— Но ты же говорила, что надо читать!
— Ну да, евреи все так читают, напевно.
От евреев следовало этого ожидать!
Я сказала:
— Лена, я не умею петь. Меня в первом классе выгнали из хора.
Но Лена была неумолима:
— Мы тебя уже записали. Раввин уже разучивает имена твоих родителей. Сейчас устроим небольшую спевку.
Услышав про спевку, остальные гости довольно быстро стали расходиться. Остались Лена и еще одна общая подружка, тоже записанная на благословения. Мы начали спеваться под магнитофон, путаясь в словах. Дочка Лены послушала спевку, посмотрела на маму взглядом, полным ненависти, на нас смотреть не стала вообще и вышла из комнаты. Моя дочка послушала с удовольствием и сообщила:
— Вас забросают гнилыми помидорами.
Лена объявила:
— Ерунда! Не забывайте, что вас будет четверо. Я договорилась еще с одной супружеской парой — знакомыми знакомых. Там муж очень хорошо поет.
— Это его жена тебе сказала?
— Нет, он сам. Главное — тренируйтесь пока.
С этого дня в моей жизни началась полоса кошмара. Каждый день по дороге на работу и с работы я выводила: «Барух ата адонай…». Ночью мне снилось, как меня выгоняют из синагоги, а сзади бежит моя учительница пения и кричит: «Чего вы от нее хотите? Она даже не в состоянии была спеть «Пусть бегут неуклюжи…!»
Наконец в очередную субботу наступил момент истины. На дрожащих ногах я подковыляла к раввину, от волнения несколько раз поцеловав молитвенник. Главный певец оказался на месте. И, как только я открыла рот, чтобы вывести свой заученный «Барух…», певец зарычал что-то нечеловеческим голосом, безбожно перевирая мотив, а заодно и слова. Мы пытались подпевать, но он как будто нарочно сбивал нас с толку, все время переключая тональность и ритм. В конце концов, уткнувшись в свой молитвенник и еще раз его зачем-то поцеловав, я спустилась в зал и с ужасом спросила у дочки:
— Ну, как я спела?
— Очень хорошо, — сказала дочка. — Тебя совершенно не было слышно.
На выходе ко мне подошла какая-то старушка и похвалила:
— Вы молодец! Просто молодец! На диете сидите?
Вернулось институтское ощущение: три дня не спишь не ешь, переживаешь, а потом на экзамен приходит пьяный преподаватель и всем ставит «пятерки». По крайней мере, экзамен сдан. Правда, задним числом, но сдан. Теперь, когда я остаюсь одна и включаю в ванной воду, я вывожу разложенное на три ноты «а» в конце «хатора-а-а» и удовлетворенно говорю себе, что не зря ходила с записью «еврейка» в паспорте. Я оправдала эту запись, наконец оправдала.
Трудности перевода
По помещению одесского аэропорта нервно бегал молодой человек. Остановившись около меня, сказал:
— Представляете, нет рейса на Вену! На все города есть. На Вену нет. Везде смотрел. Вены не нашел. А я в Вену же лечу. А в Вену рейсов нет!
Я тоже летела в Вену и за пятнадцать минут до разговора с молодым человеком, пройдя через похожие трудности, рейс свой все-таки нашла по времени вылета. Поэтому сказала:
— Вена по-украински Вiдень.
Молодой человек сначала обрадовался и даже слегка успокоился, но, едва успокоившись, опять вдруг забегал вокруг скамейки, выкрикивая массу ругательств, в основном матерных. Иногда среди мата можно было разобрать:
— Не могут по русски написать!
— Напридумывали, бля, названий!
— Вiдень у них!
Вдоволь накричавшись, он пристроился около меня и не отходил уже до самой регистрации, понося украинцев и украинский язык на чем свет стоит. На прощание сообщил, что в Вене у него только пересадка, а летит он вообще-то в Пекин.
— Как думаете, — спросил, — в Пекине-то я разберусь?
Тетки
Продавать косметику тетки пришли вдвоем. Одна — тонкая и веселая, другая — толстая и угрюмая. Больше говорила веселая.
— Когда меня бросил муж, — сказала веселая, — я месяц плакала в подушку, отчего у меня остался шрам через всю щеку. Но я попользовалась этим волшебным кремом всего месяц — и шрама как не бывало.
— Мой любовник моложе меня на двадцать шесть лет, — вдруг сказала угрюмая. — И все благодаря крему. Когда меня бросил муж, у меня была страшная депрешшан, но крем помог иммидиетли.
— И мой любовник моложе меня, — сказала веселая.
— Тоже мажется кремом, — добавила угрюмая. У меня вся фэмили мажется. Дочь мажется, сын-ин-ло мажется, любовник мажется. Хотя и моложе на двадцать шесть лет.
— А я вообще вся мажусь, — защебетала веселая. — Лицо мажу, шею мажу, грудь мажу. И совершенно выгляжу по-другому. Подруг встречаю, которые меня двадцать лет не видели, и они меня не узнают. И все благодаря крему.
— Муж-то меня как бросил! — сказала угрюмая. — Анэкспектедли. Ничего не говорил. Взял и женился на молодой. Я рыдала, рыдала, к сайкаетристам ходила, ходила, а потом нашла эту фирму и стала крем продавать. Продаю и мажусь. И выгляжу май бест. Не то что… А любовник так меня еще и ревнует.
— А я сама от мужа ушла, — сказала веселая. — Взяла и ушла. Когда поняла, что у него другая женщина есть. И все ему оставила: дом, машину, сына. Стала независимой женщиной. Выгляжу на двадцать лет моложе. Так что, девочки, и вам советую. Это вам кажется только, что вы такие молодые и счастливые. Начинайте мазаться сейчас — никогда не знаешь, что в жизни ждет.
Мы купили у теток крема на пятьсот долларов. Неудобно было ничего не купить, а дешевле наборов у них не было.
— Девочки, нам с вами надо дружить, — сказала веселая на прощанье. — Подписывайтесь на крем. Ничего лучше все равно не найдете. Я вот уже три года живу одна и ничего лучше не нашла.
— Правильно, — сказала угрюмая. — Мужчины не любят обвисшие щеки, так что ноу всяким хистерикам. Подумайте и присоединяйтесь. Будете с нами на презентейшанз ходить. И вечер занят, и сама бизи.
Тетки оставили свои визитные карточки, но так и не сказали, предоставляет ли фирма молодого любовника каждой или одного на всех. Я их карточки пока не выбрасываю…
Замечательные рассказы! Большое спасибо!