* * *
Понимаешь, какие дела –
Пахнут кровью чужие пророчества.
Хочет светлой прикинуться мгла,
А вот свету быть мглою не хочется.
Понимаешь, забытые сны,
Возвращаясь, не ведают промаха.
Мгла становится тенью войны,
И витает над ней запах пороха.
* * *
Везли жидовскую девчушку на расстрел.
Катилась бричка сквозь войну и лето.
У полицаев было много важных дел,
И среди них – не пыльное, вот это.
А девочку пугал задиристый сквозняк,
Покачивалась в такт езде двустволка.
Она всё спрашивала: «Это больно? Как?»
В ответ смеялся полицай: «Недолго!»
Недолгой оказалась память. А беда –
Живучей, как живуче всё плохое.
Ведут нас всех опять. Зачем, куда?
И негодяи снова, как герои…
* * *
Предательство всегда в прекрасной форме.
Ему оправдываться не пристало.
Полузабытый бог геноссе Борман
Простит и даст команду: «Всё сначала».
И в жизни, как в недоброй оперетте,
Зловещие запляшут персонажи…
Вновь темнота видней на белом свете,
А свет опять заманчив и продажен.
* * *
Суровый Бог деталей подсказывает: «Поздно».
Уже чужое эхо вибрирует во снах,
Где взрывы — это грозы, а слёзы — это звёзды,
И где подбитый страхом, чужой трепещет флаг.
Суровый Бог деталей оценит перемены,
Чтобы воздать детально за правду и враньё,
Чтобы сердца любовью наполнить внутривенно,
Чтоб излечить от злобы Отечество моё.
* * *
Ах, как им нужен пулемёт,
Бегущим, стонущим, полураздетым…
Смеясь, их лупят бывшие соседи,
Кто палкой, кто хлыстом, а кто – с носка.
Уже дорога их недалека.
Ещё удар – и небо ждёт…
Ах, как им нужен пулемёт,
Стоящим над обрывом и над яром,
Где смерть – уже единственный подарок,
Где не спасает мамина рука,
Где лишь чужая ненависть близка.
И только небо молча ждёт…
Ах, как им нужен пулемёт,
Который бьёт, патронов не жалея,
Прикрыв собой всех, русских, и евреев,
Убитых и замученных, когда,
От крови стала мертвою вода,
Что вновь течёт. И небо ждёт.
Но не поможет пулемёт,
Когда уже и память убивают…
А это я на кладбище в трамвае
Приехал. И душа моя болит.
Родня моя — Иосиф и Давид,
Они все там, где небо ждёт.
Их не достанет пулемёт,
Который в сердце слышен днём и ночью.
Который память разрывает в клочья…
Героями заходят в города
Те, кто стрелял и убивал тогда…
И вновь чего-то небо ждёт.
* * *
О том же – другими словами.
Но кровь не меняет свой цвет.
Всё то же – теперь уже с нами,
Сквозь память растоптанных лет.
Растоптанных, взорванных, сбитых
На взлёте. И всё – как всегда…
И кровью стекает с гранита
Совсем не случайно звезда.
* * *
От прошлого не в восторге.
Что в будущем? Нет ответа.
Разведчик товарищ Зорге
Погиб. И доклада нету.
А радио говорило
И даже предупреждало:
Настанет время дебилов.
Хотя их всегда хватало.
* * *
Нет ни зависти, ни злости
Ни злорадства, ни вражды…
Вперемешку на погосте –
Москали, хохлы, жиды…
Годы мчатся, как в насмешку.
Вновь друг другу не милы
Те, кто гибнут вперемешку –
Москали, жиды, хохлы.
Не поймут, в чём виноваты,
Память множа на нули,
Не узнав в прицеле брата,
Хохло-жидо-москали.
* * *
«Утопии остались в далёком прошлом…»
/ Из ток-шоу/
Обновить, как блюдо на столе,
Небо, землю, воду, времена…
Чтобы было больше на Земле
Счастья, чтоб закончилась война.
Сделать всем прививку доброты,
Чтобы антиподлость, антизлость
Были с антизавистью на «ты»,
Чтобы пелось, елось и жилось,
Как мечталось людям на Земле,
Где щедрот не меньше, чем забот,
Где лежит, как блюдо на столе,
Взорванный войною небосвод.
* * *
Бессмертие – у каждого своё.
Зато безжизненность – одна на всех.
И молнии внезапное копьё
Всегда ли поражает лютый грех?
Сквозь время пограничной полосы,
Сквозь жизнь и смерть – судьбы тугая нить.
И, кажется, любовь, а не часы
Владимир СПЕКТОР