Русско-немецкий интернет-журнал inter-focus.de Русско-немецкий информационно-аналитический и литературно-художественный журнал
Связанные статьи
(Из армейской жизни)
Однажды я задался вопросом: почему я не курю? И тут же нашёл скорый ответ: да потому что не у кого было в детстве «стрелять» папиросы.
Выражение: «Курить – здоровью вредить, да к тому же деньги понапрасну тратить!» – было не чуждо моему отцу. Он с молодости сам не курил и другим не советовал. И мне, естественно, сам бог велел подражать такой авторитетной личности, каковой для любого ребёнка является отец. Ведь именно в детские годы зарождается тяга к подражанию. И я подражал – в точности до наоборот: собирал вместе с другими пацанами окурки, потрошил их на табак, крутил большущие конусообразные самокрутки «козья ножка» и, прячась в ивовых зарослях, дымил, словно старинный, питавшийся каменным углём паровоз.
К сожалению, та давняя, как казалось, безобидная забава глотать дым и, закашливаясь, струями выпускать его из ноздрей переросла в привычку и по сей день для многих из нас так и осталась болезненной, неразрешимой проблемой.
Я, к счастью, в этом направлении пошёл в отца, баловавшегося табаком только в далёком детстве, а чтобы младшие брат и сестра не учинили предательства, порол их, для острастки, хворостиной. Бабушка, прознав про такую оказию, пустила хворостину в действие в обратном направлении, и мой отец, по этой ли причине или по какой другой, сказать теперь трудно, отказался от такого вредного порока, как курение, навсегда. Мне пускать в ход хворостину не довелось – не было ни братьев, ни сестёр. В обратном направлении, насколько помню, хворостина тоже не действовала по одной простой причине: ни разу не попался с поличным. И всё-таки к восемнадцати годам я оказался, видимо на генном уровне, стойко не курящим.
– Ничего, в армии враз научишься, – утверждали мои школьные друзья, наслушавшиеся солдатских баек от демобилизовавшихся и побывавших в краткосрочном отпуске старших товарищей, – там некурящих не любят!
Несмотря ни на какие байки, я твёрдо остался при своём мнении. Но на призывной пункт всё же приехал, на всякий случай, с рюкзаком, набитым, помимо вещей первой необходимости, популярными в то время болгарскими сигаретами с фильтром, которые по прибытии в воинскую часть тотчас перекочевали в тумбочки к старослужащим, что автоматически освободило меня от возможного необдуманного желания снять нервное напряжение куревом.
* * *
Служить мне довелось в танковом полку, в славной столице донского казачества – городе Новочеркасске. Но в то время мне было не до красот города. Я тогда так и не потрогал своими руками памятник великому Ермаку, четыреста лет назад отодвинувшему всего-то с тремя сотнями таких же отчаянных, как и сам, казаков, границы Руси далеко-далеко за Урал, указав потомкам путь аж до края земли. Не побывал я и в главном казачьем соборе. Вместо этого я ежедневно, с отделением других призывников-ростовчан, ещё не принявших присяги, усердно, – а как иначе в армии, – чистил на холодном ноябрьском ветру один за другим возвращавшиеся с учебного полигона перепачканные грязью танки.
Тут-то я чуть было и не закурил – очень уж хотелось в короткие минуты немногочисленных перекуров хоть как-то отогнать от себя рано объявившуюся в тот год сырую стужу, пробиравшую аж до самых костей даже сквозь тёплый солдатский бушлат.
К счастью, «танкистом» я был недолго и не успел созреть до столь решительного действия. Танковый полк вскорости ушёл на большие манёвры, а призывников, ещё не принявших присяги и даже не имевших первичного армейского звания рядовой, командование решило отослать куда подальше, дабы не утруждать себя ответственным мероприятием, на которое обычно любили приезжать докучливые родители.
«Куда подальше» оказалось школой сержантов, на солдатском наречии именуемой учебкой. В учебках солдатню обычно муштруют так, будто хотят сделать из них серийных роботов, не имеющих право на ошибку. Будучи наслышанными о подобных страстях, половина из нашего доблестного отделения мойщиков бронетехники с успехом симулировала на медицинской комиссии неожиданно появившиеся мудрёные болезни и осталась «кулинарами» в полковой столовой, а другая половина перебралась в стольный град Киев и стоически принялась изучать азы военного пожарного.
Страсти об учебке оказались преувеличенными – здесь действительно муштровали по полной программе, но всех одинаково, без предвзятостей. В отличие от воинских частей дедовщиной тут и не попахивало. Страхи наши быстро улетучились, и все, за исключением меня и саратовского потомственного пианиста, неизвестно за какие грехи оказавшегося в армии, были счастливы – насколько это возможно в армии. А несчастье наше заключалось в нежелании курить.
Во время перерывов между занятиями, будь то строевая или тактическая подготовка, большая часть курсантов опрометью бежала в курилку, где они впритык рассаживались на лавочках и с жадностью начинали вдыхать в себя табачный дым. Другая же, гораздо меньшая часть, к которой относились мы с пианистом, сбивалась группкой на плацу и тешилась воспоминаниями о гражданской жизни.
– А это что за меньшевики? – поинтересовался однажды у командира отделения командир учебного взвода.
– Это некурящие, – отчеканил сержант, – анекдоты травят!
– Чем время понапрасну тратить, лучше бы плац от снега очистили, – пошутил лейтенант.
Исполнительный сержант воспринял его шутку как приказ, и нам тотчас выдали скребки и мётлы.
На следующем перекуре группа «меньшевиков», как окрестил нас командир взвода, сократилась вдвое, на следующий день ещё вдвое, а через неделю мы с пианистом остались и вовсе вдвоём.
Через две недели не выдержал и пианист, но в курилке его затошнило, и он в тот же день вернулся ко мне на плац.
– Ну и упрямцы! – каждый день удивлялся лейтенант, редко оставлявший своих питомцев без присмотра, даже во время перекура, но останавливать процесс не спешил – хотел убедиться в нашей непоколебимости.
А «большевики» из курилки, пользуясь случаем, шутили над нами, «меньшевиками», как только могли. Правда, без злобы, скорее от безделья.
– Эй, курсанты! – не вытерпев, окликнул нас однажды лейтенант. – Шли бы вы лучше в курилку!
– Курить – здоровью вредить и деньги понапрасну тратить! – дерзко отшутился я, и мы с пианистом с удвоенной энергией принялись орудовать лопатами.
И что бы вы думали? Нас примерно наказали за неуважение к старшему по званию? Ничего подобного. На следующий день, на первом же перекуре, командир тоже решил избавиться от небезопасного для здоровья порока – он на глазах у всех курсантов выбросил в урну полную пачку престижных в то время сигарет «Рига», взял лопату и составил со мной и пианистом трио «лопатистов»
*СЕРГЕЙ ХОРШЕВ-ОЛЬХОВСКИЙ Писатель, редактор, председатель правления Международного союза литераторов и журналистов APIA. Автор многих произведений прозы: роман, повести, рассказы, новеллы, очерки, юмористические циклы «Хуторские и охотничьи байки», детские рассказы. Публиковался в различных газетах, журналах, альманахах и сборниках в России, Англии, Германии, США, Канаде, Австралии, Латвии, Литве, Беларуси, Болгарии, Украине, Кипре, начиная с 1994 г. На основании этих публикаций в свет вышли шесть книг: «Четыре бездны» (2009 – 1-е изд., 2018 – 2-е изд., 2020 – 3-е изд.), «Клетчатый пиджак» (2010), «Любовь и грех» (2014), «Запах родины» (2015), «Избранное» (2019), «Обыкновенная любовь» (2022). Готовится к изданию седьмая «Край неба» (для детей). Один из соавторов книги «Русский акцент» (2005), главный редактор и один из соавторов книги «Английский акцент» (2013). Лауреат золотой медали им. Франца Кафки, присваиваемой европейской унией искусств, им. Кирилла и Мефодия, им. Сергия Радонежского, им. Пабло Неруды и многих других литературных наград. Уроженец Ростовской области. С 2001 года проживает в Лондоне.
*Орфография и пунктуация автора сохранены.
